Вступление в должность

Имянным ее Императорского Величества Высочайшим указом, данным Правительствующему Сенату, с 15 декабря 1785 года определен я в здешнее наместничество правителем, во исполнение чего, прибыв к порученной мне должности.

Наместническому правлению предлагаю о вступлении моем в должность Правительствующему Сенату отрапортовать, в палаты сообщить, в совестный суд предложить, подчиненным местам предписать указами, а его Высокопревосходительство правящего должность Тамбовского и Рязанского генерал-губернатора господина генерал-поручика и разных орденов кавалера Ивана Васильевича Гудовича уведомить имею от себя. Подлинное подписано таке: Гаврило Державин».

Размашисто, закорючисто, сильным нажимом пера расписался. Лиловые чернила расплывались, не сохли. Помахал твердым желтым листом, распорядился секретарю:

— Разошли по всем, кому указано.

Бумагу разослать — ума большого не надо. А вот в должность войти, чтоб как из прежней не вышел! Позади опыт олонецкий, подспорье немалое. Наперед крепит, смелит поступки. Здесь — не там! Проглотить себя не дам!

Когда надеешься на светлое грядущее, не верится как-то в черное настоящее. Конечно, за спиной ошибок и поспешностей мешок, но в Тамбове в повтор они не пойдут. Кто на своих огрехах учен — тому и чужие виднее. Ошибка, как ушибка — впредь наука.

На собственной шкуре палка долго помнится. А получать тем же концом по тому же месту, это уж совсем круглым гонобобелем стать надо. Перво-наперво взять за правило — никого ближе других не подпускать. Всех окруженцев в круге равном держать. Никакого приближения подлазного. Фаворитов губернских быть не должно, не говоря уж про фавориток. Тамбов, город хоть и главный, а на не первом месте по народонаселению, уездные почти все поболее, не говоря уж про Козлов, Борисоглебск. Одиннадцать тысяч и те наполовину чиновники да служилые. Утром сказал, к вечеру повсюду разнесли. На одном конце чихнул — на другом здравия желают! Ни видом не чист, ни местом не знатен, но лучше Петрозаводска. Жизнь дешевле и сытнее. В Олонецком крае сутки скачи, живой души не спугнешь, а тут карта в три раза меньше, а людей в восемь раз больше.

Гаврило Романович вынул из стола большой беленый лист и с удовольствием озаглавил «План вхождения в должность правителя Тамбовского наместничества ДСС Державина с 15 апреля по 1 сентября 1786 года».

С чего начать? Да уж само зачалось — каждый день председатели палат, советники, асессоры, директора, казначеи, заседатели, судьи, прокуроры, обер-офицеры, городничие, думцы, стряпчие, бургомистры, ратманы, купцы — к вечеру голова кругом. От людей и дел ихних, что творят и вытворяют.

У них тут на все один сказ:

— На все Божья воля. Что Бог ни делает — все к лучшему.

Только лучше ничего не становится! Куда ни кинь — везде клин.

В сторону воли Закона оглобли поворачивать надо. А то тут архиерей и тот ахинею несет:

— Не было б закона — не стало бы и греха. Где закон, там и преступленье. Дураку закон не писан.

Новопоставленный правитель Сводов Законов никаких не привез, думал, на месте в достатке, а тут шаром покати — ни одного Уложения. Как кто собрал и сжег! Как же они дела-то правят? Не разобрать, где право-, а где левосудие.

Выззвонил секретаря:

— Выбери-ка мне по входившим какие бумаги да посылки из юстиц-коллегии поступали.

Перепись представь к утру завтрашнему.

— Подряд или что особо? Вопрос закидной разгадал сразу — замысел выпытывает.

— Все к ряду пиши. Ступай.

«Секретаря менять надо. Он в здешней паутине ниточка нужная. Каждый шаг оглашается быстрее, нежели ступишь. Сменить, да на кого? Все чужие и незнаемые. Чего мудрствовать — сам план и подсказался...

Как светлейший балагурил, себя про себя теша? Чужая душа Потемкин!»

Державин вспомнил, как составлял под водительством прокурора Вяземского — ненавистного «покровителя и благодетеля», карьеру сделавшего благодаря хабальности хананыжной, иначе как «свинцовой головой» в кулуарах не именовавшегося, однако не в пример многим иным умникам остававшимся двадцать девять лет единовременно генерал-прокурором, министром юстиции внутренних дел, финансов и, окромя того, главой тайной полиции, Устав Благочиния и удостоился тогда долгого взгляда и фразы сакраментальной:

— Не верьте никому: на дне честности — подлость, на дне подлости — честность!