Гавриил Державин
 






Саркисян Е.В. Предопределенность и свобода выбора: ведущие тенденции в раскрытии мотива "memento mori" в лирике Г.Р. Державина и А.С. Пушкина

Осознание амбивалентности бытия — "Где стол был яств, там гроб стоит" — порождает обостренное внимание к жизни. Жизнь с мыслью о неизбежности смерти, по Державину, наполняется осознанием тщеты земного пути человека. Являя полярные воплощения бытия, поэт выражает стремление отрешиться от радостей жизни и решимость относиться к земному пребыванию как к процессу ожидания смерти: "Подите счастьи прочь возможны...// Я в дверях вечности стою" ("На смерть князя Мещерского", 1779).

Мотив "memento mori" репрезентативен и в поэзии А.С. Пушкина. Ведущие тенденции раскрытия этого мотива Державиным и Пушкиным различны. В ранней лирике Пушкина "философия бытия" героя выражена призывом: "Смертный, век твой привиденье/.../Чаще кубок наливай" ("Гроб Анакреона", 1815). Призыв к веселью при осознании скоротечности жизни звучит в лирике Пушкина и десятилетие спустя в связи с воспоминанием поэта о своей юности:

"Пируйте же, пока еще мы тут!
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему..." ("19 октября 1825 г.").

В данном проблемном ракурсе (если смерть — хладное "начало", — небытие человека) безгрешное (хладное) бытие понимается как прозябание. Жанр послания в этой связи — форма призыва "на пир", к игре с жизнью.

В стихах Державина (в том числе — в жанре послания) подобный призыв имеет место: "Пей, ешь и веселись, сосед!//На свете жить нам время срочно...". Однако в финале "соседу" адресуется нравоучительное напоминание: "Веселье то лишь непорочно,//Раскаянья за коим нет" ("К первому соседу", 1780). Призыв к наслаждению при осознании конечности земного бытия звучит и в поздних стихах Державина: "Для жизни человек родится,//Его стихия веселиться..." ("Аристиппова баня", 1811). А затем — "программное" напоминание о культе разумного наслаждения: "Себя лишь мудрый умеряет//И смерть, как гостью, ожидает...".

Отражение приятия провиденциальной воли небес — самый представительный проблемный ракурс в раскрытии Державиным мотива "memento mori". Жизнь в мире ином продолжится "в блистании лучей", должно лишь следовать осознанному выбору: "Томишься здесь, — там наслажденья//Ждать, — смертных участь — и вздыхать" ("Истина"). Убеждение в неизбежности томления (мучения, страдания) "здесь" сопровождается уверенностью в том, что "там" — наслаждение блаженством: лишь "смиренье провождает//В блаженну вечность для утех" ("Предвестие").

Приятие провиденциальной воли небес характеризует и пушкинского героя. И им смерть ожидаема, но его отличает (по верному замечанию В.А. Грехнева) "дух "трансцендентальной" иронии, бодро обозревающей скудные пределы бытия" [Грехнев 1994: 402]. Герою стихотворения "Мечтатель" (1815), чья жизнь — ровное и мирное течение, дана лира "от богов", "муза верная" сопровождает его по жизни, и ожидание смерти для него — готовность встретить "доброго гения". Герой — "мечтатель" "не просит Счастья", "нейдет за Славой": переход из одного мира в другой словно и не будет им замечен. Мудрец, герой "философической оды" "Усы" (1816), с иронией обращается к гусару: "Летят губительно часы,/.../И старость выщиплет усы". "Телега жизни" (1823) А.С. Пушкина — развернутая аллегория бытия человека в его движении по дороге жизни от рождения ("утра") до смерти ("ночлега"). И разуму неподвластно понимание того, зачем "время гонит лошадей" и почему в начале жизни "мы рады голову сломать", а к старости по мере приближения к ночлегу нас одолевает "дремота". Ироничная характеристика масштабов "скудных пределов" земного бытия содержится в приятии "передвижения" человека в своей "телеге" по "дороге" жизни, проложенной не им самим. "Сцена из Фауста" (1825) содержит ироничный совет Мефистофеля человечеству:

"И всяк зевает да живет —
И всех вас гроб, зевая, ждет.
Зевай и ты...".

Самым представительным проблемным планом в раскрытии мотива "memento mori" в лирике Пушкина является отражение деятельно-творческого порыва души человека в несогласии с фатальной предопределенностью. Герой стихотворения "Надеждой сладостной младенчески дыша..." (1823) не уповает на то, что, "от тленья убежав", душа "уносит мысли вечны,//И память, и любовь в пучины бесконечны". Он убежден, что "за гробом" его ожидает "ничтожество", и являет страстное желание жить: "И долго жить хочу, чтоб долго образ милый//Таился и пылал в душе моей унылой". Сходное настроение владеет и героем стихотворения "Элегия" (1830): "Но не хочу, о други, умирать,//Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...". Примечательно, что жизнь представляется ценной не пирами и весельем, а страданиями; и смерть страшна не муками, а "ничтожеством" — отсутствием их (страданий и мук жизни). В час, "когда для смертного умолкнет шумный день", "змеи сердечной угрызенья" терзают душу героя стихотворения "Воспоминание" (1828), и вся его прежняя жизнь, подобно развитому свитку, предстает перед ним:

"И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю".

Это "скорбное и мужественное погружение в трагедию, где последняя строка — катарсис" [Грехнев 1994: 430], сходно с решимостью героя стихотворения "Отцы пустынники и жены непорочны..." (1830), взывающего к Богу: "...Дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья". Готовность мужественно держать ответ перед Всевышним сопровождается мучительным признанием своих ошибок, допущенных при воплощении свободы своего выбора.

Осознание человеком конечности земного бытия позволяет обостренно воспринимать ценность земного пути. Жизнь — "небес мгновенный дар" — дается как возможность "устроения" вечного покоя, который будет наградой за "чистоту души". Однако если, по Державину, "философия бытия" человека заключена в сохранении этой чистоты и недопустимости ее "помутнения", то, по Пушкину, смысл земного пребывания — в очищении через страдание. Страдание как необходимое средоточие перипетий свободного нравственного выбора — суровая нарративная оценка предшествующего душевного опыта — дает осознание того, что от мгновения земной жизни человека зависит наполненность его вечности. Только мучительный выбор позволяет человеку деятельно-творчески влиять на свою судьбу. В этом смысле корректна антитетичность суждения: земное время равнозначно вечности; вечность не предрешена, но предрешаема.

Литература

Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики. — Н. Новгород, 1994.

© «Г.Р. Державин — творчество поэта» 2004—2024
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | О проекте | Контакты