Гавриил Державин
 






Глава 11. Судья совестный и неподкупный

Державин вступил в тридцать пятый год службы. Начинал он ее простым солдатом. Собственные способности и энергия продвинули его далеко по лестнице должностей. Слава Державина как поэта была упрочена, и ею он также обязан был только самому себе. Он сказал о своем пути стихотворца:

Кто вел его на Геликон1
И управлял его шаги?
Не школ витийственный содом, —
Природа, нужда и враги.

Самобытный талант Державина не получил школьной шлифовки. Он развился в борьбе с «нуждой» и «врагами» и стал светел и могуч. От него еще можно было ждать многого, хоть и брало свое неумолимое время.

В 1796 году ноябрьской ночью умерла царица Екатерина. «Время Фелицы кончилось, — думал Державин. — Да полно, была ли она Фелицей?» Вымышленная когда-то им киргиз-кайсацкая царевна при ближайшем рассмотрении обернулась прожженной политиканшей Екатериной Алексеевной. Она презирала священную справедливость, окружила себя любимцами, угодниками, не жалела крови подданных. Но при ней прошли тридцать четыре года жизни Державина — его юность, молодость, зрелость, на них он не мог взглянуть со стороны, взвесить, подытожить, оценить собственное свое участие в пережитых событиях. Теперь наступило новое царствование. Что ж, Державин чувствовал себя готовым к новым трудам.

Едва императрица умерла, обстановка во дворце мгновенно изменилась. Загремели шпоры, ботфорты, тесаки, с великим шумом в кабинеты и залы ворвались военные люди. У дверей везде стояли пикеты, по лощеному паркету стучали алебарды и офицерские трости. Новый государь Павел Петрович всему предпочитал армейский дух. Много лет, сидя в Гатчинском дворце, дожидался он этого дня, муштруя свои потешные батальоны, состоявшие под командой выписанных из Пруссии офицеров. Как и его отец, Петр III, Павел был слепым поклонником прусского короля Фридриха II и заведенные им военные порядки предпочитал всему на свете. Гвардия спешно облачалась в новые мундиры и маршировала на вахтпарадах, по прусскому образцу переписывались военные уставы. Царский дворец обратился в казарму.

Оголтелые гатчинские служаки с неслыханным проворством полезли в чины, хватали ордена, получали по две-три должности разом. Многие тысячи государственных крестьян перешли в собственность новоявленных сановников. Гатчинский брадобрей, парикмахер Павла Петровича, И.П. Кутайсов сразу стал графом, обер-шталмейстером, первым вельможей в Петербурге. Безграмотные немецкие офицеры, составлявшие свиту Павла в бытность его наследником, возводились в генералы и принимали командование войсками. Всех нужно было переучивать заново, и даже седые полководцы принялись по барабанному бою, под присмотром царя, маршировать, равняться, салютовать эспантоном. Ослушникам грозило разжалование и ссылка.

Павел начал вводить военные строгости и в гражданских учреждениях. Собственным примером он желал возбуждать служебное рвение. В канцеляриях, департаментах, коллегиях с пяти часов утра уже горели свечи и писали чиновники. В половине шестого генерал-прокурор отправлялся с докладом к царю и заставал его в полной форме. Павел быстро подписывал бумаги, торопясь на вахтпарад. Разъяснить что-либо ему было невозможно — он ничего не желал, слушать, самое робкое возражение вызывало его гнев. В одном из донесений сенат предлагал три решения вопроса — какое будет угодно принять государю. Павел, не прочитав как следует бумагу, размашисто написал на ней: «Быть по сему». Дело так и осталось лежать без движения, потому что никто не осмелился указать государю на его невнимательность.

Гражданские учреждения мало интересовали Павла. Его увлекали только военная муштра, солдатская шагистика. Развод петербургских караулов вскоре стал центральным событием дня. Император присутствовал на всех вахтпарадах, с увлечением командовал, тут же раздавал награды и наказания, увольнял от службы, отправлял под арест, под суд, в Сибирь.

Что было хорошо для Екатерины — все стало плохо для Павла. Он ненавидел свою мать и в каждом случае поступал так, как никогда бы не поступила она, все старался делать наоборот. Приближенные Екатерины были его врагами; люди, которых она преследовала, получали льготу. Павел выпустил из крепости Н.И. Новикова, упрятанного туда Екатериной, вернул из ссылки А.Н. Радищева. Но автор великой революционной книги был опасен и ему. Поэтому, разрешив писателю приехать из Сибири, Павел поселил его в деревне под полицейским надзором.

Вспомнил царь и о Державине. Его не жаловала Екатерина в последние годы, отстраняла от дел. Павел вызвал Державина и с маху назначил его правителем совета. Такой совет был в свое время создан Екатериной из числа видных сановников. Павел выгнал оттуда прежних его членов и посадил своих приближенных.

Назначение с виду было почетным, но в чем оно заключалось, Державин не знал. Вряд ли и царь, придумавший такую должность, ясно понимал это. Державин без ложной скромности решил было, что он становится старшим в совете, на манер генерал-прокурора в сенате. Но когда господа члены собрались, то каждый оказался выше его и чином и званием. На следующий день вышел указ, по которому Державин назначался только правителем канцелярии совета.

Для президента коммерц-коллегии это выглядело понижением в должности. Державин поехал объясняться с царем. Павел не стал слушать его, понял только, что Державин считает себя в совете не на месте, и закричал:

— Поди в сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу!

И, сердясь, разбрызгивая чернила, подписал новый указ о том, что «тайный советник Гаврила Державин, за непристойный ответ, перед нами учиненный, отсылается к прежнему его месту», то есть в сенат.

Этот случай наделал в городе шума — Державин был очень популярен. Заговорили о том, что Державин слишком смел и отважен в своих словах, что государь потребовал от него скромности и терпения, а он будто бы сказал, что себя переделать не может, и теперь погибнет птичка от своего язычка. Стишок Державина «На птичку» запомнился хорошо.

Домашние Державина были очень встревожены его столкновением с царем. Особенно напугалась Дарья Алексеевна. Она заставила Державина поехать к одному из вельмож, но разговор ясности не внес. Державин, вернувшись домой, решил объясниться с царем тем языком, в котором был наиболее силен — поэтическим. Так возникла ода Державина «На новый 1797 год», в которой он оценил некоторые хорошие начинания, действительно предпринятые Павлом, и выразил надежды на общий успех его царствования. Несмотря на военные замашки и все чудачества нового царя, такие надежды разделяли многие люди в России. Державин писал:

Он поднял скиптр — и пробежала
Струя с небес во мрак темниц;
Цепь звучно с узников упала
И процвела их бледность лиц;
В объятьях семьи восхищенных
Облобызали возвращенных
Сынов и братьев и мужей;
Плоды трудов, свой хлеб насущный,
Узрел всяк в житнице своей.

Каждая строка тут имела под собой основание. Павел освободил из тюрем множество людей, в особенности тех, кто сидел за «оскорбление величества», то есть за высказанное вслух дурное мнение о Екатерине II. Он отменил рекрутский набор и вернул семьям взятую в армию крестьянскую молодежь. По его распоряжению был возвращен крестьянам хлеб, забранный из сельских магазинов для провиантского ведомства. Державину понравились новые порядки, введенные в канцеляриях и судах:

От сна всяк к делу поспешает
И долг свой тщательно творит;
Всяк движется, стремится, внемлет:
На стогне крепко страж стоит,
Перед зерцалом суд не дремлет...

Знакомый с неправосудием Екатерины II, испытавший крупные неудачи в своих служебных делах, Державин хотел верить, что теперь многое пойдет по-иному и закон станет уважаться как следует.

Ода «На новый 1797 год» сгладила отношения Державина с императором. Он был вызван, милостиво принят, но о новых назначениях царь с ним не заговаривал. Державин заседал в межевом департаменте сената, тихом и захолустном. Его репутация справедливого, честного и неподкупного человека, упроченная столкновением с Павлом I, повлекла за собой новый вид деятельности: к Державину стали обращаться как к третейскому судье по спорным имущественным делам различные семьи, ему поручались опеки над имениями.

Опыт участия в совестных или третейских судах был у Державина и раньше — он разбирал тяжбу известных уральских заводчиков братьев Демидовых по поводу имения стоимостью в миллион рублей и полюбовно уладил спор, решал и другие дела подобного рода, но особенно часто ему пришлось заниматься третейским разбирательством в конце 1790-х годов.

Дела поручались Державину и по указанию царя и по обоюдному согласию споривших сторон; их прошло через его руки более сотни. Среди них попадались сложные, запутанные процессы, в которых спор шел о миллионных состояниях. Кроме того, Державину было доверено восемь опек и попечительств — графа Чернышева, князя Гагарина, князя Голицына, бывшего фаворита Екатерины II Зорича и других. С подлинным бескорыстием выполнял свои опекунские обязанности Державин, и в каждом случае ему удавалось оказывать значительную помощь опекаемым наследникам. Все эти дела, добровольно принимаемые на себя Державиным, настолько разрослись, что с 1800 года он должен был пристроить к своему дому несколько помещений, в которых рассадил писарей и вел прием по делам опеки и совестного суда.

Позднее, в 1801 году, Державин на основании приобретенного опыта составил проект устава третейского совестного суда, в котором видел средство сократить «ябеды» и добиться скорого решения гражданских дел. Заслуживают внимания статьи устава, в которых говорится о гласности суда — в зал заседания предполагалось допускать посторонних лиц, то есть зрителей и слушателей, приговоры суда должны были печататься в ведомостях, можно было публиковать замечания на решения суда и т. д. Документ был представлен Александру I, но не получил утверждения «чрез пронырства завистников» автора, как говорит Державин, придававший проекту большое значение. В стихотворении «Лебедь», посвященном итогам своей деятельности, Державин в числе других заслуг упоминает и о составлении правил третейского совестного суда:

И проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил

Понадобилось немного месяцев, чтобы Державин вполне разобрался в обстановке нового царствования и заявил о своем разочаровании. Никаких законов в России по-прежнему не соблюдалось, павловские вельможи оказались более хищными грабителями, чем екатерининские, государственные дела были в забросе.

Державин не мог молчать об этом. В 1798 году он выступил с прямым поучением царю. В стихах «На рождение великого князя Михаила Павловича» он заявил о том, что «мира царь — есть раб господень», что

Священна доблесть — право к власти;
Лишь правда — над вселенной царь.

И напрасно Павел думает жестокостями утвердить свой трон, напрасно он рассыпает угрозы и наказания:

Престола хищнику, тирану
Прилично устрашать рабов;
Но богом на престол воззванну
Любить их должно, как сынов.

Державин не сомневался в том, что Павел был хищником и тираном на престоле, в нем крепла уверенность, что власть полубезумца-императора долго продлиться не может. Однако он выполнял свои обязанности, стараясь, по мере сил, исправлять зло, исходившее с высоты престола.

В 1799 году Державин был командирован в Шклов Могилевской губернии для рассмотрения жалоб на владельца имения С.Г. Зорича. Щедро одаренный Екатериной II, Зорич жил богатым князьком в своих обширных поместьях и заставлял завидовать себе менее удачливых приобретателей. Давая ход жалобам на Зорича, царский наперсник Кутайсов намеревался прижать его настолько, чтобы он продал имение. На это Кутайсов намекал Державину. Приехав на место и разобравшись в обстановке, Державин установил, что Зорич, в свою очередь, мог выдвигать встречные обвинения против жалобщиков и не заслуживал предания суду. В таком духе он составил свой доклад, чем Кутайсов был весьма недоволен.

В эту поездку Державин одновременно провел следствие в связи с оказанным крестьянами одной из деревень сопротивлением полиции. Он выяснил причину недовольства. Белорусское население Могилевской губернии было просто не осведомлено о земельных законах и защищало свои старые права. Державин взял сторону крестьян и, возвратившись в Петербург, заявил в сенате о том, что необходимо упорядочить земельное законодательство и оповестить о нем народ. Однако доклад его был оставлен без внимания. Рассказывая об этих годах своей службы в «Записках», Державин замечает: «С сожалением или стыдом признаться должен, что никто ни о чем касательно общего блага Отечества, кроме своих собственных польз и роскоши, не пекся; то и было правление, так сказать, в летаргии или в параличе... Одумаются ли правительствующие головы и приложат ли всевозможное истинное попечение о должном во всех частях правления порядке и непоколебимости отечества...»

В следующем, 1800 году Державин вновь был направлен в Белоруссию для борьбы с голодом, охватившим этот край. Ему предстояло принять меры для поддержки населения, накормить народ и устранить возможное повторение голодовок. Задача была трудной и в условиях крепостнической России, разумеется, неосуществимой. Державин не представлял себе, что суть дела не в отдельных мероприятиях, а во всей системе крепостного хозяйства, он не усомнился в возможности решения задачи и поспешил в Белоруссию, где провел несколько месяцев — с июня по октябрь 1800 года. Имея большие права, уполномоченный облегчить положение белорусского крестьянства, Державин распорядился конфисковать хлеб у богатых владельцев и раздать бедным крестьянам заимообразно.

Вскоре Державин столкнулся с одной из причин крестьянской нищеты — неимоверными господскими поборами. В одной из деревень, принадлежавших великому гетману литовскому Огинскому, зайдя в избы, Державин увидел, что крестьяне едят пареную траву. Тощие, бледные, они выглядели живыми мертвецами. Оказалось, что Огинский не только не ссудил хлебом своих крестьян, но взыскал с них в этом голодном году по два рубля серебром за освобождение от повинности — посылки подвод для господского дома.

Державин пришел в ярость и своею властью распорядился взять имения Огинского в опеку, за счет помещика закупить хлеб и раздать его крестьянам.

Смелый поступок Державина по отношению к одному из крупнейших богачей имел хорошие результаты: остальные помещики стали принимать меры для прокормления своих крестьян — распечатывали запасные магазины и покупали хлеб в соседних губерниях. Хлеб, конечно, раздавался в долг, за него пришлось потом втрое отрабатывать барину, но прежде всего надо было спастись от голодной смерти, и народ принимал господские условия.

Державин приостановил вывоз белорусского зерна за границу, добился раздачи государственным крестьянам хлеба из казенных магазинов и энергично боролся с винокурением. Эти меры спасли жизнь многим крестьянам. Помещики и арендаторы, недовольные действиями Державина, затронувшими их интересы, принялись жаловаться, на него в Петербург, не останавливаясь перед клеветой и лжесвидетельством, но успеха не имели.

Наблюдательный и умный Державин понял, что голод в Белоруссии имеет причиною вовсе не климатические или почвенные условия и не стихийные бедствия. В одних округах царил голод, в других недостатка в хлебе не ощущалось. Все зависело от распределения хлеба, от размеров ограбления крестьян помещиками, арендаторами, скупщиками, кабатчиками и всеми, кто жадно тянул руку к тощему крестьянскому кошельку.

Державин заметил это и постарался облегчить положение белорусских крестьян, но над общими причинами явления он не задумывался. В обширном документе, представленном сенату в 1800 году, Державин подробно излагает причины, повлекшие, по его мнению, недостаток хлеба в западных губерниях, и меры, которыми с ним нужно бороться. Ряд наблюдений его отличается верностью, предложения носят практический характер, но везде речь идет о частностях. О том, что порочной была вся система и именно она не позволяла предотвратить народные бедствия, а наоборот, их усиливала, Державин, разумеется, не догадывался.

Перед поездкой в Белоруссию Державин получил еще одно поручение. Павел щедро раздаривал земли и крестьян своим любимцам и скоро дошло до того, что дарить стало почти нечего. Между тем государственные земли в Белоруссии, поделенные на староства, были розданы в аренду различным хозяевам, там числилось более восьмидесяти тысяч крестьян. Этот лакомый кусок бывший брадобрей Кутайсов, вошедший теперь в великую силу, задумал переделить сызнова. Но для этого требовалось согнать с земли арендаторов.

Кутайсов поручил Державину проверить все арендованные староства и, придираясь к малейшим упущениям, беспощадно расторгать контракты. Он не постеснялся пообещать, в случае успеха, тысячу-другую крестьян подарить Державину.

Во время поездки Державин поверял староства, но все его заключения были благоприятны для арендаторов. Кутайсову не удалось заполучить ни одного расторгнутого договора — Державин с негодованием отверг предлагавшиеся им уловки и посулы. Зато по возвращении Кутайсов постарался настроить Павла против Державина, и тот даже не принял его отчета, сказав генерал-прокурору Обольянинову:

— Он горяч, да и я, то мы опять поссоримся; а пусть через тебя доклады его ко мне идут.

Однако эта горячность Державина сейчас же понадобилась царю. Он подозревал главного директора коммерц-коллегии князя Гагарина в покровительстве английским купцам и хотел вывести его на свежую воду. Державин вновь получил назначение президентом коммерц-коллегии, на этот раз уже совершенно без всяких прав: даже приемом и увольнением курьеров занимался сам главный директор.

Державин обратился за разъяснением к генерал-прокурору.

— Где же полная ко мне доверенность? — спросил он. — Я не что иное, как рогожная чучела, которую будут набивать бумагами; а голова, руки и ноги, действующие коммерциею, — князь Гагарин.

— Так угодно было государю, — ответил генерал-прокурор и доложил Павлу, что Державин недоволен своим назначением.

Жалоба эта прошла незамеченной. Павел вдруг уверовал в Державина и со своей сумасбродностью буквально забросал его новыми должностями.

21 ноября 1800 года Державину велено было стать «вторым министром при государственном казначействе». Первым тогда же был назначен старинный знакомец Державина А.И. Васильев. Умудренный опытом коммерц-коллегии, Державин разъяснил генерал-прокурору неудобство утверждения сразу двух начальников, и на следующий день, 22 ноября, читал новый именной указ царя: Васильев отстраняется от службы, а Державин назначается государственным казначеем. 23 ноября ему было приказано присутствовать в государственном совете, 25 ноября — Державина из межевого департамента сената перевели в первый департамент, 27 ноября ему назначили по шесть тысяч рублей столовых денег ежегодно. Указ за указом ложились на стол Державина. Если к этому добавить, что 20 ноября он был введен в советы двух учебных заведений — Екатерининского и Смольного институтов, то выйдет, что эта неделя ноября была для Павла I поистине «державинской неделей». Каждый день он куда-то назначал Державина, как бы желая разом укрепить его персоной несколько звеньев государственного аппарата.

Выпустив этот фейерверк именных указов, царь на время совсем перестал интересоваться Державиным, и тот с обычной добросовестностью принялся выполнять свои многообразные обязанности.

Первой его заботой было приведение в порядок отчетности по бюджету империи, весьма запущенной в предшествующие годы. Представленная Васильевым роспись доходов и расходов оказалась неточной, Державин легко убедился в этом на примере известных ему доходов коммерц-коллегии — Васильев исчислял их в восемь миллионов рублей, в то время как их следовало оценивать в десять миллионов, о чем Державин и сообщал в свое время, как президент коммерц-коллегии.

Он потребовал уточнения всех данных, и Васильев два месяца исправлял цифры бюджета, приводя их в соответствие с показаниями учреждений. Как признавался Васильев, он не ожидал такого внимательного рассмотрения бюджета и, подавая его государю, рассчитывал на успех, потому что документ был красиво оформлен — весь «в красных линейках и весьма чисто был написан», замечает Державин.

Другое важное дело, которое задумал Державин, было сокращение отчетности и приведение ее в определенную систему. При существовавшем порядке контроль за выполнением бюджета и ревизия остающихся сумм велись с большими трудностями и отнимали много времени. Державин составил перечень излишних ведомостей, отчетов и тому подобных бумаг и провел через сенат их упразднение. После этого финансовое делопроизводство заметно упростилось.

В сенате вновь раздался мужественный голос Державина. Он смело высказывал свое мнение, не боясь того, что иногда расходился с большинством сенаторов.

После третьего раздела Польши патриоты, не желавшие мириться с беспомощным положением родины, пытались выступить за ее объединение. Правительство Павла I жестоко преследовало поляков, десятки и сотни их были допрошены в тайной экспедиции и сосланы на вечную каторгу в Сибирь. Сенату предложено было утвердить приговоры поименным опросом членов присутствия.

Когда очередь дошла до Державина, он обратился к начальнику тайной экспедиции Макарову:

— Виноваты ли были Пожарский, Минин и Палицын, что они, желая избавить Россию от рабства польского, учинили между собою союз и свергли с себя иностранное иго?

— Нет, — ответил Макаров, — они не токмо не виноваты, но всякой похвалы и нашей благодарности достойны.

— Почему же, — спросил Державин, — так строго обвиняются сии несчастные, что они имели некоторые между собою разговоры о спасении от нашего владения своего отечества? Чтоб сделать истинно верноподданным завоеванный народ, надобно его прежде привлечь сердце правосудием и благодеяниями, а тогда уже и наказывать его за преступления, как и коренных подданных, по национальным законам. Нельзя казнить и посылать всех в ссылку, ибо всей Польши ни переказнить, ни заслать в заточение не можно.

Павел I, которому мнение Державина было тотчас же передано, приказал ему «не умничать». Державин стал казаться царю подозрительным. Павел иногда требовал его к себе и глядел ему пристально в глаза, как бы желая прочесть мысли.

Гнев внезапно сменялся милостью — Павел однажды вызвал Державина, пробормотал невнятно несколько слов и надел на него аннинскую ленту.

Служить было трудно и беспокойно. Мысль о ненадежности расположения земных владык, о непрочности опоры на временных властителей сквозит в стихах Державина этой поры, в частности в переложениях псалмов.

В стихотворении «На тщету земной славы» (псалом 48) Державин вновь говорит о необходимости личных заслуг для приобретения блаженства и славы:

Ах! тщетно смертны мнят в надменье.
Что ввек их зданья не падут;
Что титл и славы расширенье
Потомки в надписях почтут...

Права поэта дали Державину возможность говорить учительным тоном, и он дорожил этим преимуществом.

От нашей воли то зависит,
Чтоб здесь и там блаженным быть,
Себя унизить иль возвысить,
Погребсть во тьме иль осветить.

Сознание правильности пройденного пути помогало Державину с большим спокойствием наблюдать за течением дворцовых интриг и принимать незаслуженные обиды.

Многих хлопот стоило ему издание сборника своих стихотворений. Книга печаталась в типографии Московского университета, и Державин из Петербурга не мог следить за ее выпуском. Он доверил наблюдение Н.М. Карамзину, но в типографию попал неверный экземпляр рукописи и потому не удалось избежать неисправностей. Множество препятствий чинили университетские цензоры. Они требовали исключения отдельных мест и целых стихотворений. Решительному запрещению подверглась ода «Властителям и судиям», книга печаталась без нее. В оде «Изображение Фелицы» вызвали протест цензоров строки:

Да век мой на дела полезны
И славу их я посвящу,
Самодержавства скиптр железный
Моей щедротой позлащу.

Державин с возмущением доказывал, что эти стихи не раз уже печатались и ода широко известна, но ничего не добился. Тогда он обратился через генерал-прокурора к государю и тоже получил отказ. На его письме была наложена резолюция:

«Государь император приказать соизволил: внушить господину Державину, что по искусству его в сочинении стихов подчеркнутые бы переменил, чтоб получить дозволение сочинения его напечатать».

Державин не видел в злополучных строках никакой крамолы. Почему нельзя сказать «самодержавства скиптр железный»? А какой же он, сахарный? Разве всем от него сладко? Но нельзя только погонять и требовать, нужна и ласка и милость. Это и значит — «щедротой позлащу», позолочу неприятную пилюлю.

Переделывать стихи Державин наотрез отказался. Тогда последовало распоряжение — выкинуть их вовсе. Взамен было поставлено два ряда точек.

Когда этот первый том сочинений Державина в 1798 году вышел из печати, упрямый поэт принялся от руки вписывать пропущенные строки в тех экземплярах, которые он дарил друзьям и знакомым. Он уважал свои стихи и дорожил мнением читателей.

Примечания

1. То есть помог стать поэтом. Геликон — гора в Греции, где, по греческой мифологии, обитали покровительницы искусств и наук, музы, во главе с богом поэзии Аполлоном.

© «Г.Р. Державин — творчество поэта» 2004—2024
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | О проекте | Контакты