14. Президент коммерц-коллегии

Назначение Державина в сенаторы в сентябре 1793 года было почетным удалением его от службы при императрице. Через несколько месяцев, 1-го января 1794, на него возложена была еще должность президента коммерц-коллегии, очистившаяся после увольнения графа А.Р. Воронцова. Сам он приписывал это покровительству Зубова, желавшего доставить ему вполне обеспеченное положение; но, может быть, он еще более обязан был в этом случае рекомендации благоволившего к нему Воронцова. Впрочем, новая должность не могла особенно льстить его честолюбию, так как Екатерина, давно уже приступившая к уничтожению коллегий, учреждением о губерниях нанесла чувствительный удар и коммерц-коллегии: она находила, что заведование торговлей должно входить в круг деятельности наместников; эта мысль была внушена ей Потемкиным, который в подвластных ему обширных областях хотел быть полным хозяином. По Петербургской губернии Екатерина предоставила одной себе высшую административную власть, хотя для вида и назначала генерал-губернатора; для надзора же за таможнею употребляла своим орудием вице-губернатора Алексеева, который, по словам Державина, имел притязание управлять и таможнями других губерний. В преобразованных губерниях таможни переданы были в ведение казенных палат. В зависимости от коммерц-коллегии оставлены только дела английского купечества до истечения срока торговому трактату с Великобританией. Таким образом, остальные годы существования этой коллегии были уже сочтены, и, действительно, незадолго до своей кончины Екатерина подписала указ о ее упразднении. Следовательно, последнее назначение Державина было только временное. Но он, по-видимому, не знал новых порядков и хотел быть президентом коллегии в прежнем значении этого звания, чем, разумеется, на первых же порах восстановил против себя и управлявшего казенной палатой Алексеева, и директора таможни Даева. По запискам Державина, первым поводом к неудовольствиям было посещение им амбаров на бирже, при осмотре которых таможенные чиновники оказали ему явное неуважение и непослушание. Вскоре случилась еще другая, более чувствительная неприятность. Граф Мочениго, в знак признательности к Державину, рассматривавшему его дело, прислал для жены его морем из Италии кусок атласу. Так как ввоз товаров этого рода был запрещен, то Державин приказал отправить присылку обратно; но Алексеев и Даев представили императрице, что он вопреки запретительному указу сам выписал этот атлас и велел ввезти его тайно. Следствием того была резолюция поступить по закону, т. е. публично при барабанном бое, на площади перед коммерц-коллегией, сжечь выписанную президентом ее контрабанду и взыскать с него штраф. Совершенно для него неожиданно первая часть приговора и была уже приведена в исполнение. Как громом пораженный этим позором, он написал объяснительную записку, которую доставил Зубову для поднесения императрице, но, «сколько ни хлопотал», не мог получить на нее никакого ответа даже от фаворита.

Так рассказывает сам Державин, но из других документов открываются обстоятельства, полнее объясняющие причины новых испытанных им неудовольствий. В 1782 году особым указом разрешено было при петербургской таможне содержать нескольких сверхштатных служителей для изучения таможенных дел, т. е. для приготовления к занятию должностей по этому ведомству. На этом основании при здешней таможне было сорок учеников. По праву, предоставленному президенту коммерц-коллегии, Державин еще в феврале месяце взял одного из этих учеников в коллегию, но так как таможня уже не была в ее ведении, то вице-губернатор пожаловался на это распоряжение императрице, и советник казенной палаты Беер потребовал ученика обратно под тем предлогом, что он командирован уже в Кронштадт. Державин сначала протестовал, но потом согласился отдать его.

Несколько позже встретился еще другой повод к пререканиям. В сенат поступили два дела о злоупотреблениях по таможням ревельской и астраханской. 1-го апреля 1794 года Державин доложил о том императрице, и ему дана была словесная резолюция, что эти дела должны быть решены немедленно, без очереди, и что он как сенатор при слушании их «может делать по своей части свои замечания». Из этого он вывел заключение, что ему по всем делам, касающимся таможен и торговли, разрешается присутствовать во всех департаментах сената, о чем он и известил письменно генерал-прокурора. Самойлов поспешил представить письмо его императрице и 4-го апреля, призвав его к себе, объяснил, что императрица не так понимала данное ему разрешение. Но Державин этим не угомонился и в записке, посланной к Зубову, старался доказать, что президенту коллегии, по закону Петра Великого и по учреждению о губерниях, несомненно принадлежит право присутствовать в сенате по делам своего ведомства, ему же, Державину, это право принадлежит тем более, что он сам сенатор. Результатом всех этих пререканий было то, что 12-го мая генерал-прокурор объявил ему высочайшее повеление «в дела петербургской таможни не мешаться». Вследствие того Державин обратился к Зубову с исполненным горечи письмом, прося исходатайствовать повеление императрицы, как ему в подобных случаях поступать. В то же время он написал советнику Вееру, что отказывается от ученика и возвращает его. Тогда казенная палата задним числом сделала распоряжение: взятого ученика оставить у Державина и отрешить от должности. «Извольте видеть, — писал Зубову президент коллегии, — когда я требую, тогда говорят: отпустить не можно, а когда отпускаю, тогда не принимают и отрешают. Меня бесят шиканами: зная мое вспыльчивое сложение, хотят меня вывести совсем из пристойности». Очень характерны в том же письме следующие размышления поэта о самом себе: «Репутация моя известна, и я надежно всякому в глаза скажу, что я не запустил нигде рук ни в частный карман, ни в казенный. Не зальют мне глотки вином, не закормят фруктами, не задарят драгоценностями и никакими алтынами не купят моей верности к моей монархине, и никто меня не в состоянии удалить от польз государя и своротить с пути законов: то что за причина, что и здешняя таможня духу моего терпеть не захотела? Я еще до нее и волосом не тронулся. Требование мое одного ученика по праву закона, хотя бы и без нужды, еще не могло причинить какого-либо важного беспорядка... Что делать? Ежели я выдался урод такой, дурак, который ни на что несмотря жертвовал жизнью, временем, здоровьем, имуществом службе и личной приверженности обожаемой мною государыне, животворился ее славою и полагал всю мою на нее надежду, а теперь так со мною поступают, то пусть меня уволят в уединении оплакивать мою глупость и ту суетную мечту, что будто какого-либо государя слово твердо, ежели Екатерина Великая, обнадежив меня, чтоб я ничего не боялся, и не токмо не доказав меня в вине моей, но и не объяснив ее, благоволила снять с меня покровительствующую свою руку. Имея столько врагов за ее пользы, куда я гожуся, какую я отправлять в состоянии должность? Я, кажется, со всех сторон слышу: погоним, Бог его оставил; исследую тысячу раз себя и не нахожу, что б я сделал. На все случаи, которые я могу придумать, чем бы ее неблаговоление заслужил, как выше я донес вашему сиятельству, не оставлю под-несть мои объяснения. Тогда буду настоятельно просить или уволить меня, или возвратить мне ее величества благоволение и законную доверенность; или, когда достоин явлюсь, судить».

К большему еще раздражению вице-губернатора Державин определил к петербургской таможне маклера, хотя по преобразовании управления этою частью маклеры переданы были в ведение казенных палат. В оправдание своего распоряжения он представил Зубову особую записку, в которой сослался на целый ряд прежних узаконений; вместе с тем он заявил, что вопреки устранению его от дел таможни, она не перестает присылать ему свои рапорты и ведомости, — доказательство, что связь между нею и коммерц-коллегиею нелегко может рушиться. Для разъяснения вопроса об определении маклеров он просил исходатайствовать ему личный доклад у императрицы; между тем Алексеев сбирался принести на него жалобу.

В таких обстоятельствах Державин в июне 1794 года решился подать государыне просьбу об увольнении его от службы. Почти совершенно согласно с собственным его рассказом о том Н.Н. Бантыш-Каменский в письме от 21-го июня сообщал князю Куракину: «Державин подавал просьбу об увольнении на два года, но ни гр. Зубов, ни гр. Безбородко не приняли на себя поднести оную; вручена чрез камердинера. Сказано: отставить его не мудрено, по пусть прежде кончит новый тариф, сочиняемый коммерческою коллегией. Падение его оттого, что он начал присваивать себе власть над таможнями, не ему, но казенной палате принадлежащую».

О составлении им нового тарифа ничего не упоминается в записках его, а потому сведение это и лишено достоверности; вероятно, оно основывается на том, что он рассказывает по поводу наблюдения, сделанного им относительно неблагоприятного положения нашего торгового баланса. Вскоре после отказа императрицы Державина постигло давно грозившее ему домашнее горе, — смерть Катерины Яковлевны, о чем скажем подробнее в своем месте. Вслед за тем он неожиданно испытал новое оскорбление от давнишнего неприятеля своего, Тутолмина, в то время занимавшего место генерал-губернатора присоединенных от Польши юго-западных губерний. В этом звании Тутолмин вздумал определять таможенных чиновников без сношения с коммерц-коллегиею и на запрос о том президента ее прислал ему, без всякого со своей стороны объяснения и даже без своей подписи, один список чиновников с отметкою против каждого имени, по чьей рекомендации кто определен. Зубов, к которому Державин и по этому делу обратился с жалобой, взял сторону Тутолмина, ссылаясь на то, что Потемкин (предместник Зубова в управлении Новороссийским краем) всегда сам по своему усмотрению определял таможенных чиновников во вверенных ему губерниях. Державин, разгорячившись в происшедшем при этом споре, пошел прямо к императрице, был на этот раз принят и представил присланный Тутолминым список. Государыня обещала рассмотреть дело, но через несколько дней велела сказать Державину, чтобы он более не беспокоился по делам коммерц-коллегии, которую она решилась упразднить, и действительно 16-го сентября 1796 г. последовал указ об окончательном закрытии этого учреждения.

В исходе 1795 года Державину таки удалось лично испросить себе отпуск для поправления своего хозяйства в оренбургском имении; по крайней мере императрица обещала дать о том повеление генерал-прокурору. Но вместо того, через несколько дней последовало совершенно другое распоряжение: на Державина было возложено новое, крайне щекотливое дело; он был назначен членом особой комиссии по поводу открытого в Заемном банке похищения.