Гавриил Державин
 






5. Вторая командировка в Белоруссию

В следующем 1800 году, весною, предполагалось отправить Державина в Вятскую губернию для поверки результатов произведенной сенаторами И.В. Лопухиным и М.Г. Спиридовым ревизии, которую представили государю в неблагоприятном свете. Гаврила Романович готовился ехать туда вместе с женою, но между тем старался и действительно успел отклонить от себя это щекотливое поручение. Затем на него возложена была опека над имением Натальи Алексеевны Колтовской, которая вела тяжбу с мужем. По домогательству последнего Беклешов, державший сторону его, назначил было опекунами ее Алябьева и Шнезе; но Павел, лично заинтересованный ходом дела Колтовской, пленившей его своею красотою, приказал передать опеку Державину. Однако едва последний приступил к собиранию справок по этому процессу, как ему вторично пришлось ехать в Белоруссию. На имя его дан был следующий высочайший рескрипт:

«Господин тайный советник Державин!

По дошедшему до нас сведению, что в Белорусской губернии недостаток в хлебе и некоторые помещики из безмерного корыстолюбия оставляют крестьян своих без помощи к прокормлению, поручаем вам изыскать о таковых помещиках, где нуждающиеся в пропитании крестьяне остаются без помощи от них, и оных, имения отобрав, отдать под опеку и распоряжением оной снабжать крестьян из господского хлеба, а в случае недостатка заимствовать оный для них на счет помещиков из сельских магазейнов. Казенные же имения, состоящие во временном владении, в таком случае из оного тотчас обратить в казенное ведомство и предоставить распоряжению казенной палаты, давая знать об оном нашему генералу-прокурору с точным показанием, кем какое чрез то, где в казенном имении расстройство произведено. Пребываем вам благосклонны.

Июня 16 дня 1800 года. Павловск.
Павел».

В это время шел четвертый год царствования этого государя, и должность генерал-прокурора занимало уже четвертое при нем лицо, именно Петр Хрисанфович Обольянинов, бывший в приятельских отношениях с Державиным, Это был человек добродушный, честный, набожный, от природы умный, но малообразованный, грубый и вспыльчивый: подчиненным его и вообще людям, имевшим с ним дело, нередко приходилось выслушивать от него площадную брань. Судя по некоторым рассказам современников, он был даже способен на жестокие поступки, когда, по его понятиям, того требовала служба или воля государя. С другой стороны, утверждают, что, будучи назначен при воцарении Павла генерал-адъютантом, он не раз способствовал к смягчению крутости его и заботился о беспристрастии в судах. Зная характер императора, легко понять, что сановник с такими свойствами должен был ему нравиться и снискать его доверие. Во все это царствование Обольянинов занимал важные должности: был генерал-провиантмейстером, сенатором и наконец, возвысившись до звания генерал-прокурора, сделался едва ли не самым сильным вельможею, влияние которого распространялось отчасти и на военное ведомство: приемная его каждое утро наполнялась знатными лицами; иногда между ними являлись и великие князья. В эти часы перед домом его (на углу Большой Морской и Почтамтской, где ныне дом Карамзина) экипажи тянулись рядами. Мертваго, стоявший очень близко к Обольянинову, сравнивает его с великим визирем: через него восходили к государю все доклады, и неудивительно, что при скудости познаний такого посредника беспрестанно происходили недоразумения, возбуждавшие неудовольствие, тем более, что с усилением его власти в нем росли также самолюбие и гордость.

В один день с рескриптом государя Державин получил от Обольянинова официальное письмо с уведомлением, что на случай недостатка хлеба у владельцев или в запасных магазинах к нему явится в Витебске находящийся там провиантский комиссионер. Попросив Державина постоянно сообщать о своих наблюдениях и принимаемых им мерах, генерал-прокурор прибавлял: «А как, по сведениям, немалою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды, по оборотам их в извлечении из них своей корысти, то высочайшая воля есть, чтобы ваше превосходительство обратили особливое внимание и примечание на промысел их в том и, к отвращению такого общего от них вреда, подали свое мнение по надлежащем всех местных обстоятельств соображении». В частном письме от того же дня Обольянинов говорил: «Жалею, что на несколько времени с вами разлучимся, но не сумнюсь в продолжении дружбы вашей ко мне». На другой день он препроводил к Гавриле Романовичу испрошенные у государя и доставленные Кутайсовым 2000 руб. на путешествие командируемого сенатора.

Надо согласиться, что возложенное на Державина двойное поручение было само по себе нелегко и, кроме того, в высшей степени щекотливо: ему казалось, что между строками рескрипта можно было прочесть тайное желание, чтобы голод и неисполнение арендаторами во всей точности своих обязательств послужили предлогом для отобрания в казну возможно большого числа староств: после необдуманно щедрой «раздачи русских казенных дворцовых крестьян и польских аренд при восшествии на престол и коронации, — говорит он, — нечем уже почти было награждать истинных заслуг». Исследование положения евреев было также сопряжено с немалыми трудностями. Действовать в обоих отношениях по своему крайнему разумению могло быть опасно; но Державин, скрепя сердце, решился ехать с твердым намерением, по всегдашнему своему правилу, не отступать и теперь от того, что ему предписывали долг и совесть.

Выехав из Петербурга 19-го июня 1800 года с одним канцелярским служителем и двумя крепостными людьми, он пробыл в отсутствии до середины октября. В начале путешествия он остановился в Тосне и там ночевал в ожидании Дарьи Алексеевны, которая хотела также приехать туда, чтобы еще раз проститься с мужем, однако удовольствовалась присылкою записки. С дороги он писал ей изо всех мест, где были почтовые конторы; по тогдашнему обычному состоянию наших путей сообщения карета его частехонько ломалась, и он каждый раз останавливался для починок.

Проведя несколько дней в Витебске, потом посетив Дубровну, село, некогда принадлежавшее Потемкину (в 56-ти верстах от Шклова), и другие окрестные селения, Державин в конце июня отправил к генерал-прокурору первое свое донесение. Из его наблюдений оказывалось, что в большей части Белоруссии жители от недостатка хлеба не терпели изнурения; правда, что они ели хлеб, смешанный с мякиною, но это бывает в том краю и в самые хлебородные годы, особливо весною до новой жатвы. Только в некоторых округах, между прочим в имениях Заранка и Гурки, крестьяне принуждены были вместо хлеба употреблять в пищу то щавель, то лебеду и коренья, отчего «они не только стали слабы и тощи, но у некоторых показывалась уже и опухоль на лицах и на грудях. Помещики не оставляют снабжать их своим хлебом и раздают последний запас, объясняя при том, что и крестьяне не пекутся о себе: иные данный им хлеб пропивают, а некоторые, имея значительные денежные суммы, из скупости едят, как бедные. В корчмах у всех жидов найден порядочный запас, кроме другого съестного, в ржаной муке. В продолжение пути встретил он около ста повозок со ржаною мукой, закупленною евреями в Кричеве, Мстиславле и других местечках по 5-ти, 6-ти и 8-ми рублей и везомою в Витебск, как они объявляли, для отправления Двиною в Ригу и Минск к отпуску за границу». Видя в этом прямое нарушение закона, Державин приказал остановить хлеб, предназначенный к вывозу, и в округах, наиболее нуждавшихся, снабдить им крестьян на счет владельцев. Губернским начальствам предписано было привозить хлеб из обильных уездов в округи, терпящие недостаток; на случай, если бы это распоряжение осталось безуспешным, Державин предложил, на основании петровского указа 1723 года, описывать хлеб, какой у кого есть, и раздавать его заимообразно нуждающимся.

Доводя об этих мерах и предположениях до сведения государя, Обольянинов испрашивал высочайшего повеления на приведение их в действие и, кроме того, представлял, чтобы в казенных селениях хлеб раздаваем был на счет казны, «для чего и ассигновать сумму тысяч до десяти рублей». Этот доклад был очень милостиво принят императором, и на имя Державина немедленно последовал собственноручный рескрипт:

«Петергоф. Июля 7, 1800.

Весьма апробую, Гаврила Романович, распоряжение ваше, по которому и исполните в точности. Вам благосклонный

Павел.

А для казенных селений взять деньгами из казенной палаты».

В письме Обольянинова, сопровождавшем этот рескрипт, было между прочим сказано: «К местным познаниям, какие ваше превосходительство о крае сем по личному вашему опыту имеете, я считаю нужным для соображения вашего присовокупить, что некоторые временные казенных имений владельцы посылают крестьян в отдаленные места для земляных работ по принятым ими подрядам: а как они никакого не имеют права крестьян казенных, в собственность им не принадлежащих, отлучать от земли; то беспорядок сей, для надлежащего прекращения, и поставляю я во внимание ваше».

В новом донесении своем Державин извещал генерал-прокурора о двух принятых им решительных и строгих мерах:

Во-первых, он узнал, что в местечке Лёзне (в нынешней Могилевской губернии), в 40-ка верстах от Витебска, евреи, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают его в вино. Тотчас отправясь на место и еще застав там следы винокурения, Державин запечатал завод и запретил продолжать работы; припасенный же на вино хлеб приказал задержать впредь до решения дела.

Во-вторых, следуя к местечку Лёзне и проезжая деревни великого кухмистра князя Яна Огинского, под Витебском он заходил в крестьянские хаты и видел, что жители едят весьма дурной, смешанный с мякиною хлеб. Спрошенный о том приказчик предъявил письменное повеление господина этих крестьян взыскивать с хаты по три рубля сер. за то, что они в том году не давали подвод для привоза соли из Риги. Такое жестокое распоряжение во время голода побудило Державина, в пример и страх другим, воспользоваться предоставленным ему полномочием: он предписал взять белорусское имение Огинского в опеку и, немедленно закупив на его счет нужное количество хлеба, приказал раздать его угнетенным крестьянам. По уверению Державина, эти две меры много способствовали к прекращению голода в Белоруссии. Что он в своих распоряжениях по этой командировке не руководился угодливостью, видно уже из первого его донесения, в котором он далеко не подтвердил предположений правительства о степени существовавшего в Белоруссии голода. Все, что он видел и слышал в деревне Огинского, достаточно свидетельствовало об отношениях владельца к подвластным ему крестьянам. Доказательством, что Державин в тогдашних своих действиях соблюдал умеренность, может служить то, что он в имении другого помещика (Дроздовского) в той же местности удовлетворился заявлением, что крестьяне получили небольшое количество ржи от своего господина и на некоторое время кое-как обеспечены.

Обольянинов, одобрив его действия, со своей стороны испросил вдобавок разрешение государя предать суду как куривших вино в Лёзне евреев, так и лиц, допустивших это своим слабым надзором; хлеб же, взятый у первых, считать безвозвратно конфискованным в казну. Павел был так доволен этими распоряжениями, что, надписав на докладе генерал-прокурора резолюцию «быть по сему», пожаловал Державину две награды разом, — чин действительного тайного советника и почетный командорский крест св. Иоанна Иерусалимского.

В письме к Гавриле Романовичу, поздравляя его и уведомляя о результатах своего доклада, Обольянинов коснулся еще другого предмета. От белорусского губернского прокурора поступила на губернатора П.И. Северина жалоба, что он, принимая на свое имя прошения, делает предписания, противные резолюциям губернского правления, самим им подписанные, и т. п. Вследствие того генерал-прокурор просил Державина рассмотреть эту жалобу и сообщить свое мнение о том, что окажется. Державин не побоялся поступить вопреки явному желанию генерал-прокурора и оправдал Северина. «Соглашаясь, — отвечал Обольянинов, — с отзывом вашим о белорусском губернаторе, не могу, однако же, не признать слабости его управления, и хотя новость, а паче уверенность, что сие не от недостатка усердия его произошло, извиняет его; тем не менее в осторожность с сею же почтою даю я ему мой совет, чтоб, смотря на ваши распоряжения, учился он, каким образом в решительных случаях должно распоряжаться и заставлять исполнять свои распоряжения. Я уверен, что ваше высокопревосходительство, со своей стороны, изволите ему сделать того же рода внушения и наставления». Затем Державин, разъезжая по Белоруссии, поверял с большою строгостью контракты, по которым староства отданы были казною в аренду; посетил Шклов для принятия этого имения, по особому повелению, в попечительство после умершего в 1799 году Зорича и собирал подробные сведения о быте и промыслах евреев. Остановясь потом в Витебске, он составил об арендах обстоятельную табель, сведения же, доставленные ему относительно еврейского населения, разработал в обширной записке, известной под именем «Мнения о евреях».

Между тем учрежденная над имением Огинского опека и строгие предостережения, данные по этому поводу другим землевладельцам, возбудили в белорусской шляхте большое неудовольствие. Местные дворяне стали между собой придумывать средства, как бы отомстить строгому следователю, обвиняли его в потворстве простому народу и отправили в Петербург донос на него, стараясь встревожить правительство опасностью бунта крестьян как неизбежного последствия принятых мер. Главным руководителем этой агитации является бывший председатель Могилевского губернского магистрата, статский советник Иосиф Заранек (ошибочно названный в записках Державина предводителем дворянства Зарянкою). Разослав циркулярные письма дворянам, он убедил хорунжего Микошу взять на себя в этом случае роль предводителя дворянства: Микоша подписал прошение на имя императора и письмо к генерал-прокурору, наполненные жалобами на Державина. Особенно поставляли ему в вину то, что он, видев только одну деревушку Огинского, отдал в опеку все разбросанное в разных поветах Белорусской губернии имение его или, как Заранек выразился в одном частном письме, — все имения Огинского, что было, однако, неверно.

По получении в Петербурге жалоб Микоши первым распоряжением было «отрешить его, яко вмешавшегося не в свое дело, от должности», а затем, по докладу Обольянинова, повелено: как Заранека, так и Микошу привезти в Петербург с посланным за ними нарочным и судить — первого за циркулярное письмо, а второго за вступление его в должность маршала и за внушения, направленные против принятых Державиным мер. Оба подсудимые в начале августа (1800 года) были привезены, посажены под арест на сенатской гауптвахте и подвергнуты обстоятельному допросу в уголовной палате. Дело кончилось тем, что Заранек сослан был в Тобольск, где и оставался до начала царствования Александра Павловича, когда был возвращен по ходатайству Державина.

© «Г.Р. Державин — творчество поэта» 2004—2024
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | О проекте | Контакты