7. Отдельные случаи

Из частных случаев, имевших отношение к службе Державина при Павле, внимания заслуживает дело шацкого помещика Свищова, начавшееся еще при Екатерине II. Оно состояло в том, что овдовевший Свищов предъявил подложную дарственную запись покойной жены своей на ее имение, а шурин его Енгалычев оспаривал достоверность этой записи. Державин честно сознается, что он по этому делу два раза поддался влиянию заступников неправой стороны, именно сперва Зубовых, а потом Кутайсова. Вначале Енгалычев, или, вернее, его покровитель, граф Мусин-Пушкин, устроил, что дело внесено было в совестный суд и просил Державина быть посредником. По настоянию сильных временщиков Державин отказался от этого под предлогом болезни, хотя по учреждению о губерниях никто не имел права уклоняться от посредничества. Впоследствии дело это поступило в сенат; Кутайсов грозил Державину враждою, если он подаст свой голос в пользу Енгалычева. Тот обещал присоединиться к большинству голосов, и действительно, когда дело слушалось в сенате, то он исполнил это обещание и принял сторону Свищова, успокоив свою совесть тем, что Енгалычев не представил доказательств, «чтобы верющее письмо завещательницы, данное человеку мужа ее, было подписано точно не ее рукою». «Это дело, — заключает Державин, — может служить образцом, что в правлении, где обладают любимцы, со всею честностью и правотою души и при всем желании последовать законам, не всегда можно устоять в правде». Не забудем, что Державин имел полную возможность в своих записках умолчать об этом случае, и отметим еще раз его добросовестность. В противоположность тому, примером честного отношения к своим обязанностям может служить его поведение в деле князя Юрия Владимировича Долгорукого, рассматривавшемся в сенате, о чем, однако, он сам не упоминает. На просьбу князя взять его сторону Державин отвечал: «Я не могу изъяснить того высокопочитания, которое как к давнему моему начальнику лично к особе вашего сиятельства имею; но сожалею, что в качестве судии по делу вашему, в общем собрании правительствующего сената находящемуся, не могу мыслить согласно с пользами вашими. Признаюсь, я уже и подал противу вас мое мнение. Извините в сем случае мое беспристрастие, которым я Богу и государю обязан. Впрочем, ваше сиятельство извольте быть несумненно уверены, что вы сию тяжбу вашу выиграете, для того что большинство голосов на вашей стороне». Таким же образом он в конце 1798 года уведомлял своего старинного приятеля Гасвицкого, что по его ходатайству ничего сделать не может, ибо «когда в тонкость рассматривать, то обстоятельства более противную сторону оправдывают...» «Я же, — прибавляет он, — люблю защищать ясное дело, а по-пустому, в чем сам не уверен, не хочу ссориться, то и извини в неудаче».

Естественно, что Державин вследствие прежней службы своей при князе Вяземском и в качестве президента коммерц-коллегии слыл опытным финансистом, и потому он должен был, по воле Павла, участвовать в составлении банкротского устава, целью которого было, собственно, затруднить дворянству возможность отдавать свои имения в залог и делать долги выше ценности их; однако в скором времени этот устав, говорит Державин, «разными толкованиями и каверзами ослаблен, так что ни доверия, ни скорого взыскания кредиторам не доставлял». По званию государственного казначея на обязанности Державина лежало, между прочим, каждое воскресенье посылать государю краткие «репортицы» о состоянии казны, т. е. отчет о приходах и расходах в течение недели. По его свидетельству, в этом случае имеющему значение источника, казна безмерными издержками так истощена была и беспрестанно истощалась, что не только не было в ней никаких остаточных сумм, но она была обременена давними недоимками и долгами, для покрытия коих принуждены были печатать новые ассигнации и только этим способом удовлетворяли императора, который не хотел верить, что казна его в таком жалком состоянии».

Н.М. Карамзин в молодости

К этому способствовали и два известных распоряжения: наложение эмбарго на английские суда во всех русских портах (1800 ноября 18-го и 1801 января 8-го) и запрещение вывоза русских товаров в Пруссию (1801 февраля 24-го). Так как вследствие этого прекратился и пошлинный доход, то для исправления финансов Державин придумал такую меру: «напечатав миллионов на сорок ассигнаций, скупить ими находившиеся на бирже купеческие товары и тем, оживив внутреннюю торговлю, сколько-нибудь воспользоваться от них пошлинами». Доклад об этом проекте подан был императору накануне кончины его. С царствованием Павла окончилась, как мы видели, и финансовая деятельность Державина.

С тех пор как с нашего поэта снята была опала, он во все это царствование, за исключением кратких перерывов, пользовался царскою милостью, а со времени назначения государственным казначеем получил и право личных докладов. Некоторые из приемов его у императора рассказаны им с типическими подробностями. Так он пишет, что, когда в 1799 г., при общей раздаче наград, он был обойден и об этом стали говорить при дворе, то государь захотел пожаловать ему звезду учрежденного незадолго перед тем Аннинского ордена и послал за ним, чтобы лично надеть на него ленту. Это было вечером 8-го ноября, в день ангела великого князя Михаила Павловича, когда во дворце был бал. Державин, которого не случилось дома, когда за ним приезжал ездовой, на этот раз опоздал, но тогдашний генерал-прокурор князь Лопухин, увидев его во дворце, предложил ему ехать на другое утро вместе к государю. Державин принял предложение. Дорогой Лопухин, посадивший его в свою карету, говорил ему: «Государь хотел было вчера надеть на вас ленту вместе с прочими, но поусумнился, что вы все колкие какие-то стихи пишете, но я уж его упросил, и так он приказал представить вас сегодня». Державин поблагодарил, хотя и знал очень хорошо, что Лопухин не только не рекомендовал его, но скорее отговаривал государя. Поэт был позван в императорский кабинет; Павел своими руками набросил на него ленту и, произнеся какие-то невнятные звуки, в ту же минуту удалился.