Гавриил Державин
 






Глава II. «Кропание стихов»

Державин сам позаботился, чтобы потомство могло подробно узнать о его жизни и долгой и трудной служебной карьере. В конце жизни, в 1812 году, он продиктовал свою «Записку из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина». Тремя годами ранее он продиктовал «Объяснения» к своим стихам. В них Державин раскрывал те намеки и иносказания, которые за давностью лет могли бы стать непонятными для новых поколений его читателей.

Люди начала XIX века унаследовали от предыдущего столетия большой интерес к мемуарной литературе — воспоминаниям писателей и политических деятелей, полководцев и артистов, авантюристов и путешественников. Посмертно опубликованная «Исповедь» Руссо (1783) поразила современников не только поэтической силой красноречия, но и глубиной проникновения в тайники психологии. Мужественная откровенность, с которой Руссо писал о своих недостатках, проступках и пороках, стала основным правилом последующей мемуарной — да и художественной — литературы, всего европейского психологического романа.

Державин в своей «Записке» рассказывает о том, как складывались его семейные и служебные отношения. Но его духовная жизнь, интерес к искусству, размышления над прочитанным, его отношение к событиям политической жизни, к общему ходу мировой истории — словом, все то, что должно быть содержанием исповеди поэта, — в «Записку» Державина не вошло. Творческие поиски поэта, его литературные увлечения и антипатии, мысли о собственной поэзии, — т. е. то, что для потомков представляет особый интерес, — в «Записке» не раскрыты и только иногда упомянуты, в тех случаях, когда талант Державина помог ему в устройстве служебных дел. Из «Записки» видно, что Державину было мало одной поэтической славы; он высоко ценил свои административные способности. Любопытный человеческий документ, как и всякое свидетельство современника, «Записка» Державина дает представление о том, в каких условиях жил поэт, но не рассказывает, под влиянием каких идеологических и художественных воздействий возникло то сложное явление русской культуры, которое мы называем творчеством Державина.

Из «Записки» мы узнаем, что происходил Гаврила Романович Державин из мелкопоместных дворян Казанской губернии, родился 3 июля 1743 года1. Он разделял с отцом — майором Романом Николаевичем Державиным, все невзгоды кочевой гарнизонной службы, сумел, по счастливой случайности, хорошо выучиться немецкому языку, мечтал о поступлении в Петербургский кадетский корпус — привилегированное учебное заведение для молодых дворян. Однако из-за бедности это ему не удалось, и в 1759 году Державин поступил во вновь открытую Казанскую гимназию. Серьезных знаний из нее Державин не вынес, курса гимназии не закончил, потому что был вытребован в Петербург, в Преображенский гвардейский полк, куда был записан в числе наиболее отличившихся гимназистов.

Гвардейские полки в общественной жизни России XVIII века играли роль ударной силы дворянства, свергая неугодных ему царей и цариц. В качестве рядового преображенца Державин принял участие в дворцовом перевороте 28 июня 1762 года, возведшем на престол Екатерину II, с которой позднее жизнь не раз сталкивала Державина — то как поэта, то как губернатора, то как ее собственного статс-секретаря.

Переворот 28 июня 1762 года, так много внесший перемен в жизнь верхов русского дворянского общества, выдвинувший новых вельмож из числа его активных участников и организаторов, ничего не изменил в жизни солдата Державина, как и в его не очень обременительной гвардейской службе. Не запомнилось ему и кратковременное участие в работе Комиссии по уложению.

В 1772 году Державин получил первый офицерский чин, а в следующем году он нашел случай показать свои способности и начать наконец делать карьеру. В Заволжье и Приуралье началось Пугачевское восстание, для его усмирения нужны были смелые деятельные люди, и Державин попросил откомандировать его в Поволжье, которое как местный уроженец хорошо знал.

В «Записке» Державин подробно рассказывает о своей деятельности по борьбе с повстанцами. Никаких сомнений в праве дворянского государства любыми, самыми кровавыми средствами подавлять крестьянское восстание у Державина не возникало ни тогда, когда он воевал против повстанцев, ни позднее. Державин был убежден, что существующий в России общественный строй — неограниченная дворянская монархия — есть наиболее естественный, справедливый и разумный вид государственного устройства. Жизненный и служебный опыт ежедневно показывал Державину, как далеки порядки в империи Екатерины II от того представления о справедливом государстве, которое официальная пропаганда и официозная литература старательно распространяли, — но Державин обвинял в пороках государственного устройства (судебной волоките, взяточничестве, казнокрадстве) только отдельных лиц. Система же в целом казалась ему правильной, и потому он, как офицер императорской гвардии, а потом как крупный чиновник, не мог смотреть на повстанцев иначе, как на злодеев и преступников.

На полях сражений против восставших крестьян и в ходе кровавых расправ при подавлении восстания Державин убедился, что главной причиной народного недовольства является непомерное угнетение народа. Об этом он и писал в своих официальных донесениях: «Надобно остановить грабительство, или, чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей... Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ними малейшее дело, грабит их. Это делает легковерную и неразумную чернь недовольною и, если смею говорить откровенно, это всего более поддерживает язву, которая теперь свирепствует в нашем отечестве»2.

Но Державин думал, что «грабительство» можно уничтожить или по крайней мере значительно уменьшить, не уничтожая самодержавно-бюрократического строя. До конца жизни он оставался убежденным сторонником дворянской монархии и крепостного права, что не мешало ему смело порицать корыстолюбие и праздность вельмож, беззаконие судов, взяточничество чиновников.

Несокрушимая вера в важность того, что сделал он, Державин, в борьбе с Пугачевым, воодушевила Державина, когда он, обойденный наградами и чинами, настойчиво домогался у императрицы и ее всесильного фаворита Потемкина того, что — как он был уверен — он заслужил своей энергией, расторопностью и деловитостью. В феврале 1777 года Державин получил в награду триста душ крестьян в Белоруссии и был отставлен из военной службы в гражданскую с чином коллежского советника. К этому времени Державин был уже своим человеком в доме генерал-прокурора Сената князя А.А. Вяземского, одного из самых влиятельных государственных деятелей при Екатерине II. По просьбе Державина Вяземский назначил его экзекутором первого департамента Сената.

Упрочившееся служебное положение, оседлая жизнь в столице, знакомства в литературных кругах Петербурга — все это помогло Державину выйти наконец на самостоятельную дорогу в поэзии, закончить затянувшийся период литературного ученичества.

В старости, вспоминая свои первые шаги в поэзии, Державин писал: в «кропании стихов, стараясь научиться стихотворству из книги о поэзии, сочиненной г. Тредиаковским, и из прочих авторов, как гг. Ломоносова и Сумарокова. Но более ему других нравился, по легкости слога... г. Козловский». Таким образом, среди «учителей» молодого Державина мы встречаем не только признанных мэтров тогдашней русской поэзии, но и такого почти не печатавшегося, хотя и ценившегося знатоками, поэта, как Ф.А. Козловский, погибший в сражении при Чесме в 1771 году. С неопубликованными стихами Козловского Державин, по-видимому, познакомился в Преображенском полку, где Козловский был прапорщиком, а Державин — рядовым солдатом.

Козловский был связан с большой группой молодых поэтов — последователей Сумарокова, печатавшихся в московских журналах 1760-х годов. Некоторые из них — М.М. Херасков, В.И. Майков, И.Ф. Богданович внесли значительный вклад в русскую литературу последующих лет. Но в 1760-е годы все они, кроме Хераскова, только делали первые успехи в поэзии, и наибольшие надежды среди них подавал А.А. Ржевский.

Как установил Г.А. Гуковский, среди ранних стихов Державина есть прямые подражания Ржевскому, стихи которого, очевидно, поразили начинавшего поэта формальной изощренностью, легкостью и в то же время сложностью строфических и ритмических построений. Вот стихотворение Ржевского, которое построено как один период, а преобладающей формой глаголов является инфинитив.

    Портрет

Желать, чтоб день прошел, собраний убегать,
Скучать
наедине, с тоской ложиться спать,
Лечь спать
, не засыпать, сжимать насильно очи,
Потом желать, чтоб мрак сокрылся темной ночи,
Не спав, с постели встать; а встав, желать уснуть,
Взад и вперед ходить, задуматься, вздохнуть,
И с утомленными глазами потягаться,
Спешить
во всех делах, опять остановлятъся,
Все делать начинав, не сделать ничего,
Желать, желав — не знать желанья своего.
Что мило, то узреть всечасно торопиться,
Не видя — воздыхать, увидевши — крушиться.
Внимав, что говорят, речей не понимать,
Нескладно говорить, некстати отвечать,
И много говоря — ни слова не сказать,
Идти
, чтоб говорить, прийти и все молчать,
Волненье чувствовать жестокое в крови:
Се зрак любовника, несчастного в любви!
      (176З)

Державин явно по образцу Ржевского написал стихотворение «Модное остроумие»:

Быть дерзку, по уметь ту дерзость усладить;
Не много разуметь, о многом говорить;
Не мыслить, не входить и презирать сомненье,
На все давать тот час свободное решенье;
Поверхностью ума слов внешность изострив,
А легкомыслие на шутке растворив,
Веселые иметь и вид и разговоры,
Угодны замыслы, поползновенны взоры;
Блистать учтивостью, но чтя пренебрегать;
Смеяться
дуракам, и оным потакать;
Без дружбы нравиться, без пользы быть угодным,
Меж подлых подлецом, меж знатных благородным;
Таланты гибкие, по случаям подвижны,
Проворный оборот, понятия постижны,
Имети свойствы те, что свойствы удивленья;
Коль если льзя, всходить сил выше рассужденья;
Из мысли всегда в мысль не следоватьлетать;
Не дав плодам созреть, одни цветы хватать;
И словом: все иметь и скоро и отменно, —
Вот остроумием что в наши дни почтенно.
      (1766)

Еще в большей степени, чем Ржевскому, следовал Державин Сумарокову — в эпиграммах, эклогах, песнях. Некоторые его песни живо напоминают сумароковские;

Ко мне ты страстью тлеешь,
А я горю тобой;
Ты жизнь во мне имеешь,
Я жив твоей душой.
Вся мысль твоя мной пленна,
В тебе моя вселенна И всех утехи глаз.
Я зря тебя прельщаюсь,
Все так же восхищаюсь,
Как видел в первый раз.
      (начало 1770-х годов)

В то же время Державин пишет оды и эпистолы, в которых следует Ломоносову, не скрывая свою зависимость от «русского Пиндара»:

Ты, Муза, бурь стремясь в вершины,
Как мой восторг несись, шуми,
Триумфы пой Екатерины,
Воспой, начни, звучи, греми.
Не баснь о пей мной здесь вещает,
Но правда в Ломоносов след.
      («Fragmentum», 1772)

Настойчивое желание усвоить одическую манеру Ломоносова приводит Державина к неожиданному результату — к обессмысливанию ломоносовских метафор (бурь стремясь в вершины, стряси светил... блеск) и к превращению высокого стиля ломоносовской оды, если не в пародию, то во всяком случае в какое-то его комическое сниженное подобие.

Печать отвлеченного дидактизма лежит на первом поэтическом сборнике Державина «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае» (1776). Державин на склоне лет говорил, что эти оды «писаны весьма нечистым и неясным слогом».

Ломоносовский «высокий слог» не дается Державину несмотря на упорное стремление понять «секрет» этого стиля.

«Невыдержанность» красивого набора слов бросается в глаза при чтении «читалагайских» и других ранних од Державина. У него иногда встречаются такие сочетания понятий разной степени «высокости», которые неожиданно приобретают комический характер:

Я сделал мавзолей сим вечный
Из горьких слез моих тебе.
      (1774)

К чему послужит вождя шум,
Когда не щит он государства?
      (1774)

А там вы (громы. — И.С.) с вящею грозою,
Торжеств усилившись росою,
И прах сметете, где он был...
Раксальски3 дебри, возыграйте;
Несися, глас Аральских4 гор;
Озера, реки, восклицайте;
Составьте, Камски дубы, хор...
      (1773)

Древа друг друга обнимают,
Под коркой сердцу быть поджог!
      (1773)

И только в самом конце 1770-х годов Держании выработал свою поэтическую манеру, создал державинскую оду.

Судьбы ломоносовского поэтическою наследия и восприятия его молодыми поэтами осложнились со второй половины 1760-х годов с появлением нового поэта — Василия Петрова, вокруг творчества которого развернулась литературная борьба небывалом до того остроты.

Первая ода Василия Петрова «На карусель» (1766) вызвала острую и злую пародию Сумарокова. В сатирических журналах 1769—1770 годов Петров высмеивался беспощадно. Н.И. Новиков в своем «Опыте исторического словаря российских писателей» (1777) писал: «...и хотя некоторые и называют его уже вторым Ломоносовым5, но для сего сравнения надлежит ожидать важного какого-либо сочинения, а после того заключительно сказать, будет ли он второй Ломоносов, или останется только Петровым и будет иметь честь слыть подражателем Ломоносова». Смысл этих слов Новикова в отрицании какого-либо особого значения («важности») того, что Петров до сих пор написал.

Сумароков и его последователи старались отстоять свою позицию независимых от правительства литераторов. Петров же, напротив, уже в первой своей оде заявил о себе как о поэте придворном, всецело преданном правительству, императрице и ее ближайшему окружению. Пока фаворитом Екатерины был Григорий Орлов, Петров всячески восхвалял его, когда же (с 1772 г.) первое место у трона занял Потемкин, Петров «забыл» об Орлове и обратился к воспеванию нового фаворита, а в сборнике своих сочинений (1782) не поместил ни одного послания, ни одной оды Г. Орлову.

Ломоносов в своих одах выступал от имени нации в целом, Сумароков и его последователи подчеркивали независимость своего творчества от двора и свою преданность добродетели и чести. Петров выступил в литературе как официальный правительственный идеолог: «И оды, и послания В. Петрова содержат совершенно определенную систему взглядов, прежде всего политических. Это не совсем взгляды Петрова, это — взгляды Екатерины II; точнее, это — поэтически оформленные установочные декларации правительства. В них отразилась и политическая демагогия Екатерины II, и ее завоевательные планы, и реакционная суть ее государственной деятельности»6.

В творчестве Петрова были и известные достижения. Так, Державин писал: «Блестящие, живые картины, то есть с природою сходственные виды, которые мгновенно мягких или чувствительных людей поражают воображение и производят заочно в них фантазию (мечты), или фантастические чувства. Картины сии в лирической поэзии (не говоря об эпической), должны быть кратки, огненной кистью, или одною чертою величественно, ужасно, или приятно начертаны». Среди «приятных» картин Державин привел пример из Петрова:

Как свод небес яснеет синей,
По нем звезд бездна расстлана;
Древа блестящ кудрявит иней
И светит полная луна;
Далече выстрел раздается,
И дым, как облак, кверху вьется.
      («Потемкину», 1775).

В том же «Рассуждении об оде» Державин писал: «Образцы разнообразия относительно картины можно видеть в одах Пиндара и Горация. Ломоносов ими наполнен. Прочие наши поэты, а особливо Петров, показывают его довольно» — и далее: «Новость, или необыкновенность чувств и выражений, заключается в том, что когда поэт неслыханными прежде на его языке изречениями, подобиями, чувствами или картинами поражает и восхищает слушателей, излагая мысли свои в прямом или переносном смысле, так чтобы они по сходству с употребительными, известными картинами, или самою природою, по тем или другим качествам, не взирая на свою новость, тотчас ясны становились и пленяли разум». И как пример «новости» приводятся такие строки Петрова:

Я зрю пловущих Этн победоносный строй.
Их Варуса — крыле; их мачты — лес дремучий!

Петров с поразительной настойчивостью ломал ломоносовский одический синтаксис и возрождал инверсированную речь, следуя Тредиаковскому, автору «Тилемахиды».

И ввиди мыслию на время
Во храм, что зиждешь ты, наук,
Хвалы твоей
где слышен звук.

Если во второй строке Петров только разорвал сочетание «во храм наук» вставным придаточным предложением, то в третьей строке «хвалы твоей» уже нуждается в переводе, так как означает похвалы Потемкину, а не его похвалы кому-нибудь другому.

В одах Петрова ломоносовский слот был доведен до такой степени «высокости», что уже граничил с бессмыслицей, особенно из-за принятого Петровым искусственного, латинизированного словорасположения. Но борьба против Петрова велась далеко не только во имя принципов стиля. Определяющее начало оды как жанра — это позиция ее автора, это его образ, возникающий из совокупности одического творчества поэта. Ломоносов-поэт воспринимался во второй половине 1770-х годов как учитель царей, как поэт нации, а его оды — как эхо «общенародного» мнения. Сохранив эмоциональную напряженность ломоносовских од и «сгустив» манеру своего учителя, Петров избрал иную позицию. Он не «учит», не «наставляет», не «советует» Екатерине, как это делал Ломоносов в своих одах Елизавете, а восхищается, воспевает, прославляет. Следуя ломоносовским нормам высокого слога, он превращает стилистические принципы в политические.

Петров скомпрометировал самый жанр похвальной оды, и поколению, вступавшему в литературу во второй половине 1770-х годов, нужно было найти для этого жанра новую идейно-философскую и эстетическую основу, повое стилистическое воплощение. Это и сделал Державин.

Примечания

1. Из книг последнего времени, посвященных биографии Державина, укажем: А.В. Западов. Державин. М., «Молодая гвардия», 1958 («Жизнь замечательных людей») и В.А. Западов. Гаврила Романович Державин. М.—Л., «Просвещение», 1965 («Биография писателя»).

2. Под «язвой» Державин подразумевал Пугачевское восстание.

3. Раксальский — приволжский (Раа — старинное название Волги).

4. Аральские горы — Уральские горы.

5. Намек на книгу Екатерины II «Антидот» (1770), вышедшую анонимно за границей на французском языке.

6. История русской литературы, т. IV. Изд. АН СССР, 1947, стр. 356.

© «Г.Р. Державин — творчество поэта» 2004—2024
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | О проекте | Контакты