Царствование Императора Павла

Ноября 6-го дня 1796 году, поутру часу в 11-м, получил Державин сведение от служившаго при Кабинете надворнаго советника, бывшаго при нем секретарем, Маклакова, что Государыня занемогла (хотя тогда уже она, как выше сказано, от удара скончалась), и как это.иногда случалось, то и уважения большаго сия неприятная ведомость не имела; но после обеда, часу в 6-м, уведомился от товарища своего сенатора Семена Александровича Неплюева, что она отыде сего света: то поехали они во дворец и нашли ее уже среди спальни лежащую, покрытую белою простынею. Державин, имев вход в внутренние чертоги, вошел туда и, облобызав по обычаю тело, простился с нею с пролитием источников слез. Вскоре приехал сын ея, Наследник или новый Император Павел. Тотчас во дворце прияло все другой вид, загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом. Но описывать в подробности всех происшествий, тогда случившихся, было бы здесь излишно, ибо они принадлежат до государственной истории, а не до частной жизни Державина. 0н на другой день, вообще с прочими государственными чинами, в сенатской церкви принес присягу. Потом отправил все погребательные церемонии, быв не одии раз дежурным как во дворце при теле новопреставлынейся Императрицы, так и в Невском монастыре при гробе покойнаго Императора Петра III (ибо Павел восхотел соединить тела их в одной могиле в крепости Св. апостола Павла, в соборной церкви) и наконец и при самом погребении, оставаясь всё сенатором и коммерц-коллегии президентом. Но скоро вышел от Императора указ о возстановлении на прежних Петра Великаго правах всех государственных коллегий, в том числе и коммерц, и в то же время, поутру в один день рано, придворный ездовой лакей привез от Императора повеление, чтоб он тотчас ехал во дворец и велел доложить о себе чрез камердинера Его Величеству. Державин сие исполнил. Приехал во дворец, еще было темно, дал знать о себе камердинеру Кутайцову¹, и коль скоро разсвело, отворили ему в кабинет двери. Государь, дав ему поцеловать руку, принял его чрезвычайно милостиво и, наговорив множество похвал, сказал, что он знает его со стороны честнаго, умнаго, безынтереснаго и дельнаго человека, то и хочет его сделать правителем своего Верховнаго Совета, дозволив ему вход к себе во всякое время, и если что теперь имеет, то чтобы сказал ему, ничего не опасаясь. Державин, поблагодаря его, отозвался, что он рад ему служить со всею ревностию, ежели Его Величеству угодно будет любить правду, как любил ее Петр Великий. По сих словах взглянул он на него пламенным взором; однако весьма милостиво раскланялся. Это было в понедельник. Во вторник действительно вышел указ об определении его, но не в правители Совета, как ему Император сказал, а в правители канцелярии Совета, в чем великая есть разница, ибо правитель Совета мог быть как генерал-прокурор в Сенате, то есть пропустить или не пропустить определение, а правитель канцелярии только управлять оною. Сие его повергло в недоумение, и для (того) во вторник и в среду, делая визиты членам Совета, искренно некоторым из них открыл, что он, будучи сенатором, не знает как поступить и для того решился попросить у Государя инструкции. Ему сие присоветовали, тем паче как Стефан Федорович Стрекалов сказал, что в первую турецкую войну дана была покойною Императрицею инструкция, но единственно на военныя действия, а когда та война кончилась, и начали вступать в Совет и гражданския дела, то Государыня, первую инструкцию взяв, хотела издать другую; но по препятствиям, оказываемым князем Вяземским, день от дня отлагала.

Настал четверг, то есть день советский. Державин, приехав в оный, не знал, как ему себя вести, и для того, не садясь ни за стол членов, нй за стол правителя канцелярии, слушал дела стоя или ходя вокруг присутствующих. По окончании заседания князь Александр Борисович Куракин², встав, приказывал, что когда напишется протокол о делах, о коих разсуждали, то чтоб оный привез он к нему для поднесения Императору. Сие его пуще смутило, ибо изустно слышал от Государя, что он ему во всякое время с делами дозволил к себе доступ; а как он во все дни сии имел счастие, с прочими членами Совета, приглашаем быть к обеду и ужину Его Величества, то имел случай говорить и с самим Куракиным о своем намерении просить инструкции, дав ему почувствовать, что ему самому вход Император к себе дозволил. Хотя сей вельможа на то был согласен, однако (как) Державин опосле узнал, что он был им всем неприятен, ибо по собственному своему выбору, а не по их представлению Государь посадил его в Совет. Вследствие чего и нашли они минуты сделать на него разные неблагоприятный внушения, как между прочим, что Державин низким почитает для себя быть из сенаторов правителем канцелярии Совета; что Вейдемейер, бывший тогда оным, считает тем себя обиженным. Но как бы то ни было, Державин, следуя твердо своему намерению, приехал во дворец рано поутру в пятницу просить инструкции. Его не допустили, потому что все утро занимал его (Государя) канцлер Остерман³, и тут-то, как опосле слышно было, по направлению других, а именно графа Безбородки (ибо он сам был честнейший человек), вышесказанныя сделал Императору внушения. По сей причине принужден был в пятницу ехать ни с чем домой; а в субботу, долго ожидав, был принят, казалось, довольно ласково. Он спросил: "Что вы, Гавриил Романович?" Сей ответствовал: "По воле вашей, Государь, был в Совете; но не знаю, что мне делать". — "Как, не знаете? делайте, что Самойлов делал". (Самойлов был при Государыне правителем канцелярии Совета, счисляясь при дворе камергером). "Я не знаю, делал ли что он: в Совете никаких его бумаг нет, а сказывают, что он носил только Государыне протоколы Совета, потому осмеливаюсь просить инструкции". — "Хорошо, предоставьте мне". Сим бы кончить должно было; но Державин по той свободе, которую имел при докладах у покойной Императрицы, продолжав речь, сказал: не знает он, что сидеть ли ему в Совете, или стоять, то есть быть ли присутствующим, или начальствующим канцелярии. С сим словом вспыхнул Император; глаза его как молньи засверкали, и он, отворя двери, во весь голос закричал стоящим пред кабинетом Архарову, Трощинскому и прочим, из коих первый тогда был в великом фаворе: Слушайте: он почитает быть в Совете себя лишним, а оборотясь к нему: Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу. Державин как громом был поражен таковым царским гневом и в безпамятьи довольно громко сказал в зале стоящим: "Ждите, будет от этого царя⁴ толк". После сего выехал из дворца с великим огорчением, размышляя в себе: ежели за то, что просил инструкции, дабы вернее отправлять свою должность, заслужил гнев Государя, то что бы было, когда бы не имея оной, сделал какую погрешность, а особливо в толь критическое время, когда все прежния учреждения Петра Великаго и Екатерины зачали сумасбродно без всякой нужды коверкать. В таковых мыслях приехав домой, не мог удержаться от горестнаго смеха, разсказывая жене с ним случившееся. Скоро после того услышал, что в Сенат прислан имянной указ, в коем сказано, что он отсылается назад в сие правительство за дерзость, оказанную Государю; а кавалергардам дано повеление, чтоб его не впускать во время собрания в кавалерскую залу.

Таковое посрамление узнав, родственники собрались к нему и, с женою вместе осыпав его со всех сторон журьбою, что он бранится с царями и не может ни с кем ужиться, принудили его искать средств преклонить на милость Монарха. Не знал он, что делать и кого просить. Многие вельможи, окружавшие Государя, хотя были ему знакомы и оказывали прежде благоприятности, но не имели духа и чувства сострадания, а жили только для себя; то он их и не хотел безпокоить, а по прославляемым столь много добродетелям и христианскому житию, казалось ему лучше всех прибегнуть к князю Николаю Васильевичу Репнину, котораго Государь тогда уважал, и что, как все говорили, он склонен был к благотворению: то он и поехал к нему поутру рано, когда у него еще никого не было и он был в кабинете, или в спальной своей еще только одевался. Приказал о себе доложить, дожидаясь в другой комнате, и как они разделены были одной стеной, или дверью, завешенною сукном, то и слышен был голос докладчика, который к нему вошел. Он ему сказал: "Пришел сенатор и хочет вас видеть". — "Кто такой?" — "Державин". — "Зачем?" — "Не знаю". — "Пусть подождет". Наконец, после хорошаго часа, вышел, и с надменным весьма видом спросил: "Что вы?" Он ему пересказал случившееся с ним происшествие. Он, показав презрение и отвернувшись, сказал: "Это не мое дело мирить вас с Государем". С сим словом Державин поклонясь вышел, почувствовав в душе своей во всей силе омерзение к человеку, который носит на себе личину благочестия и любви к ближнему, а в сердце адскую гордость и лицемерие. Скоро после того низость души сего князя узнали и многие, и Император его от себя отдалил⁵. Таковы-то почти все святоши; но как бы то ни было, Державин, по ропоту домашних, был в крайнем огорчении и наконец вздумал он, без всякой посторонней помощи, возвратить к себе благоволение Монарха посредством своего таланта. Он написал оду на восшествие ого на престол, напечатанную во второй части его сочинений под надписью "Ода на новый 1797 год" и послал ее к Императору чрез Сергея Ивановича Плещеева. Она полюбилась и имела свой успех. Император позволил ему чрез адъютанта своего князя Шаховскаго приехать во дворец и представиться, и тогда же дан приказ кавалергардскому начальнику впускать его в кавалерскую залу по-прежнему.

Между тем в те дни, как он почитался в Совете, неприятели его смастерили выжить из коммерц-коллегии, которая возстановлена в превосходнейшее достоинство, чем учреждена была с самого начала Петром Великим, ибо и коммиссия о коммерции и таможенная канцелярия, все заключалось в ней. Президентом пожалован тайный советник Петр Александрович Соймонов, и Державин, по исключении его из Совета, остался только в Сенате в межевом департаменте, и там, когда случались спорный и шумливыя дела, то он шутя повторял императорския слова: "мне велено сидеть смирно, то делайте вы как хотите; а я сказал уже мою резолюцию". Однакоже в сие время многие прибегали к нему утесненные, прося быть третейским судьею в их запутанных и долго продолжающихся тяжбах, и также отдавали себя и их имения по разстроенным от долгов их обстоятельствам. Хотя таковая общественная доверенность к нему началась ещё в царствование Екатерины, но при Павле до такой степени возросла, что он имел в управлении своем 8-мь опек, а именно: 1, госпож Фурсовых; 2, графа Чернышева; 3, князя Гагарина; 4, графини Брюсовой; 5, князя Голицына; б, графини Матюшкиной; 7, генерала Зорича; 8, госпожи Колтовской, кроме посторонних, которые требовали от него советов, как-то сенатора Самарина и графа Апраксина, для которых иногда писывал нарочито трудныя бумаги. Хотя с имений, состоящих в его попечительстве, получал он ежегоднаго дохода до миллиона рублей, но не пользовался определенными по законам и пятью процентами, почитая низким служить своему брату из-за платы. Касательно ж третейских судов важных и не важных, по имянному указу и по обоюдному согласию тяжущихся, с посредниками и без посредников, решил близ сотни; но по именам их назвать трудно, а упомяну несколько знаменитейших. А именно назову: 1, покойнаго Евдокима Никитича Демидова оставшуюся вдову с детьми ея, с имением более миллиона; 2, графа Матвея Федоровича Апраксина с супругою его; 3, графа Федора Григорьевича Орлова с генеральшею Фурсовою; 4, графа Моцениго с банкиром Сутерландом; 5, англинскаго купца Ямеса с компаниею; 6, Анну Александровну Лопухину с ея деверем; 7, графиню Брюс с графом Мусиным-Пушкиным; 8, многих кредиторов графа Чернышева и князя Гагарина; 9, графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина с Иваном Ивановичем Шуваловым; 10, родных братьев Александра и Дмитрия Львовичей Нарышкиных в разделе между ими имения; 11, зятя их, польскаго графа, по фамилии не упомню; 12, генерал-майора Маркловскаго с генерал-прокурором Самойловым и прочими наследниками покой-наго князя Потемкина, и других многих, как выше сказано, о которых не упомню.

<...> В наступившем 1798 году Державин получил, но избранию самого Императора, кроме вверенных опек графини Брюс, князя Голицына и госпожи Колтовской, новыя коммиссии, а именно в мае месяце велено было ему ехать в Вятскую губернию для следования посылан-ных туда сенаторов Ивана Володимировича Лопухина и Матвея Григорьевича Спиридонова, которые в рапорте своем Императору донесли о некоторых сделанных ими положениях против законов и несоответственно данной им власти. Но Державин искусно умел от сей хлопотливой посылки отделаться, сказав, что он сейчас готов ехать, но думает, что не будет никакой в том пользы, но напротив может выйти из сего новое следствие, для того, что один сенатор против двух сенаторов вероятия правительства не заслужит, ежели он и действительно найдет какие их безпорядки, а лучше пусть Правительствующий Сенат, сообразив сделанное ими с законами и найдя их самыя погрешности, их прикажет исправить; тогда они пе столько могут обидеться, как тем, что бы один равный им собрат сделал. Уважено было сие разсуждение, и посылка без всякаго гнева императорскаго отменена. Но только лишь сия история прошла, поручена, по имянному же указу, вышеупомянутая опека г-жи Колтовской, которая была весьма щекотлива, потому что Император в нее влюбился, и хотел, по его нраву, круто благосостояние ея исправить; словом, опека сия в последствии времени, как ниже увидим, имела важное влияние на устройство всего государственнаго состава относительно производства дел. Не успел сего указа не только выполнить, но и собрать по нем нужных сведений о имениях и делах госпожи Колтовской, как получил еще имянной указ ехать тотчас в Белоруссию и, по оказавшемуся там великому в хлебе недостатку, сделать такие распоряжения, чтоб не умирали обыватели с голоду. Ни денег на покупку хлеба, ни других каких пособий не дано, а велено казенный староства, пожалованный владельцам на урочные годы, поверить с их контрактами, и ежели где оные во всей силе не соблюдены, то отобрать те имения по-прежнему в казенное ведомство. Но и собственные владельческие крестьяне, ежели где усмотрены будут не снабденными от владельцев хлебом и претерпевающие голод, то отобрав от них, отдать под опеку. <...>

Державин, приехав в Белоруссию, самолично дознал великий недостаток у поселян в хлебе или, лучше, самый сильный голод, что питались почти все пареною травою, с пересыпкою самым малым количеством муки или круп. В отвращение чего, разведав у кого богатых владельцев в запасных магазейнах есть хлеб, на основании (указа) Петра Великаго 1722 года, (велел) взять заимообразно и раздать бедным, с тем чтоб, при приближающейся жатве, немедленно такое же количество возвратить тем, у кого что взято. А между (тем), проезжая деревни г. Огинскаго, под Витебском находящийся, зашел в избы крестьянския, и увидев, что они едят пареную траву и так тощи и бледны, как мертвые, призвал прикащика и спросил, для чего крестьяне доведены до такого жалостнаго состояния, что им не ссужают хлеба. Он, вместо ответа, показал мне повеление господина, в котором повелевалось непременно с них собрать, вместо подвод в Ригу, всякий год посылаемых, по два рубли серебром. "Вот", сказал при том, "ежели бы и нашлись у кого какие денжонки на покупку пропитания, то исполнить должны сию господскую повинность". Усмотря таковое немилосердное сдирство, послал тотчас в губернское правление предложение, приказал сию деревню графа Огинскаго взять в опеку по силе даннаго ему имяннаго повеления. Услыша таковую строгость, дворянство возбудилось от дремучки или, лучше сказать, от жестокаго равнодушия к человечеству: употребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеб от соседственных губерний. Также сведав, что жиды, из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают, приказал винокуренные заводы их в деревне Лёзне запретить, и прочия сделал распоряжения, сберегающия и пособляющия к промыслу хлеба. А как было уже это в исходе июня и чрез два месяца поспевала жатва, то, разными способами пробавившись до оной, пресек голод. В течение сего времени, разъезжая по губернии, дал приказание капитан-исправникам и поветовым маршалам пересвидетельствовать все казенныя староства и поверить их с контрактами; относительно ж крестьянскаго имущества, угодий, скота и пашенной земли, не оставались ли оныя у вас (у них?) против того количества, в каковом приняты из казны в частное содержание; а чтобы они сие сделали без всякаго подлога с наилучшею верностью, то обещал репорты их и ведомости лично сам в селениях поверить с натурою, что он по некоторым важным староствам и учинил действительно, а тем самым привел в такой страх предводителей, исправников, прикащиков и самых поселян, что никто не смел ничего солгать. Так же, во время сего объезда своего, собрал сведения от благоразумнейших обывателей, от Иезуитской академии, всех присутственных мест, дворянства и купечества и самых казаков, относительно образа жизни жидов, их промыслов, обманов и всех ухищрений и*уловок, коими они уловляют и оголожают глупых и бедных поселян, и какими средствами можно оборонить от них несмысленную чернь, а им доставить честное и не зазорное пропитание, водворя их в собственные свои города и селения, учинить полезными гражданами; равным образом, как поправить в Белоруссии хлебопашество, которое весьма небрежно отправляется. Все таковые сведения, как об арендах, так и Евреях, велел себе доставить к 1-му сентябрю в Витебск, куды к сему времени приехав, сочинил о Евреях обстоятельное мнение, основанное на ссылках исторических, общежительских сведениях и канцелярских актах⁶; а об арендах — табель, из которой ясно видно, в каждом старостве какое число душ, земли, угодий, скота и прочаго имущества было принято арендаторами из казны и действительно существует.

В сие время получено имянное повеление принять в свое попечительство вышесказанное шкловское имение генерал-майора Зорича; то между тем как мнение о Евреях и табель переписывались набело, ездил в шкловское имение для принятия онаго в свое ведомство от опекунов, графа Толстаго и помещика Чаплица. Сделав нужное там распоряжеиие, поехал обратно в Шклов, а оттуда в Петербург в октябре месяце. Надобно заметить, что по сим трем поручениям, т. е. прокормлению губернии, описанию старости и описанию Евреев, скорое и основательное исполнение императорских повелений доставило Державину в августе еще месяце не токмо что в рескриптах монаршее благоволение, но и чин действительнаго тайнаго советника и орден, тогда бывший в великой моде малтийский Иоанна Иерусалимскаго⁷. Случилась также и неприятность: дворянство, за то что велел он им кормить своих крестьян и наложил на имение Огинскаго опеку, сделало комплот или стачку и послало на Державина оклеветание к Императору; но согласительныя их письма переловлены и доставлены в Петербург. Император по пылкому своему нраву подумал, что замышляют на него бунт, приказал-было, по сообщению Державина, военным начальникам, находящимся с полками в Полоцке, действовать на них военною рукою, но Державин представлениями своими его успокоил. Губернский только предводитель статский советник Зарянко⁸ сослан был в ссылку в Тобольск; но едва туды доехал, то был освобожден по ходатайству Державина при вступлении на престол Императора Александра.

Исполнением сих коммиссий Державин пришел-было у Императора Павла в великое уважение и доверенность. Не успел он по повелению его возвратиться в Петербург, как и сделан паки президентом коммерц-коллегии в августе еще месяце. На возвратном пути заехал в Гатчино и остановился, по благоприятству к нему тогдашняго генерал-прокурора Петра Хрисанфовича Обольянинова, во дворце, в его покоях. Тут хозяин объявил ему, что он президент коммерции, чего Державин до того времени не знал. Сей удивился и спросил, по какой причине пал на него сей выбор Императора. Обольянинов ответствовал, что предместник его князь Гагарин "подозревается им покровительствующим Англичанам, которых он не терпит, и не имеет к нему большой доверенности, то и нашел достойным вас". — "Но где же Гагарин?" — "Он сделан министром коммерции, а вы президентом с полною доверенностью". — "В чем же та состоит доверенность?" — Тогда генерал-прокурор показал печатную инструкцию, из которой Державин усмотрел, что министр управляет коммерциею, определяет и отрешает непосредственно чиновников, смотрит за таможнями, делает предписания консулам, составляет торговые трактаты и тарифы и предлагает, по конфирмации, коллегии, которая все его распоряжения исполняет, а буде усмотрит что противное законам и пользе государственной, доносит о том Сенату; впрочем наблюдает порядок в производстве дел и хранит их в архиве. "Где же", Державин сказал, "полная ко мне доверенность? я ничто иное, как рогожная чучела, которую будут набивать бумагами; а голова, руки и ноги, действующие коммерциею — князь Гагарин". — "Так угодно было Государю", изменяясь в лице, ответствовал генерал-прокурор. Опосле Державин узнал, что Государь имел полную доверенность к Державину по известному веем безкорыстню его и хотел президента коллегии по исполнительной части уважить, а министра учредить для изобретения лучших средств к распространению оной; но по придворной интриге, что князя Лопухина дочь была любовница императорская, которою посредствовал ему, по дружбе с отцом, князь Гагарин, следовательно и состоял под покровительством ея, а потому в угодность ли ей сам Император таковую инструкцию велел сочинить, или генерал-прокурор в угодность ей же и Кутайцову, за котораго сыном была дочь Лопухина, вместе с Лопухиным и Гагариным составили. Или Император, зная строгия правила Дерновина следовать во всем законам и не уступать в том никому, то нарочно поставил его с князем Гагариным в таком соотношении, чтоб оп с ним ссорился и выводил дела его наружу, дабы удобнее ему было, по пословице, чужими руками жар загребать. А как сие ближе было других причин к истине, то Державин, переговоря с Гагариным, условились не делать ничего прежде публично, пока друг с другом не согласятся, дабы не быть жертвами такого неприязненнаго замысла. Таким образом пошло у них дело гладко и безссорно. Пространно бы было описывать все несообразныя с здравым разеудком повеления; но скажу вкратце о трех. Первое, приказал, в коллегии, в общем собрании знатных купцов и адмирала Кушелева, сделать постановление о внутреннем судоходстве, то есть какой конструкции где строить суда, к хождению по рекам удобнейшия; вследствие чего в собрании коллегия объявила свое мнение, адмирал свое, а купечество свое, и как в указе предписано не было в случае разных мнений представить Сенату, а поднести прямо Государю: то и вышла его резолюция, надписанная его рукою над всеми теми мнениями: "Быть по сему". Никто не осмелился спросить изъяснения; так напечатано и публиковано. Второе, приказал непременно узнать, в какое время аглинских капиталов более у нас в России, нежели наших в Англии, для того чтоб, как опосле открылось, в удобнейшее время наложить на их товары эмбарго; а как таковое же приказание прежде дано было и князю Гагарину, и, против всех политических просвещенных народов прав, отбираны были и ревизованы иностранных книги, по которым истины не нашли, для того что они настоящия скрыли и представили поддельныя, то Державину и не хотелось быть исполнителем такого с одной стороны несообразнаго, а с другой безполезнаго приказания: отговорился, но подвергнуть себя вящшему гневу, нежели под какой князь Гагарин за то же самое попадал, не хотел; то без всякаго сумнения чрез генерал-прокурора донес Его Величеству, что он сие тотчас исполнит. Вследствие чего и приказал всем маклерам всякий день в 6-м часу поутру являться к нему и репортовать об своих записных (книгах) как и куды сколько денег переведено ими в чужие край, хотя знал он, что таковою крутою или, лучше сказать, смешною экзекуциею вернаго о капиталах баланса узнать не можно было, ибо маклеры с одной стороны в книжках своих писать могли не всегда правду, а с другой о переводимых в Россию суммах без купеческих книг и вовсе знать не можно было; но таковым шумным действием Державин думал, как говорится, бросить пыль в глаза Императору, что приказания его ревностно исполняются, чем и был он безмерно доволен. Однакоже не выдержал не токмо что ни одного месяца, ниже недели: приказал наложить эмбарго. Третье, во время сего захвачения аглинских товаров, пожаловался Государю один лифляндский дворянин, что в Англии будто несправедливо у него оставлен корабль с товарами, до 700,000 р. простирающимися. Государь, не приказав ни переписаться, ни выправиться ни с кем, велел аглинским купцам, здесь находящимся, заплатить сию сумму претенденту и поручил сие исполнить в 24 часа непременно Державину, который, с возможной кротостью и снисхождением собрав тех купцов, объявил им волю Императора; но как тогда сильный шел лед по Неве и никоим образом нельзя было им за деньгами переехать чрез Неву, которыя у них в конторах хранились на Васильевском острову, — они дали честное слово, коль скоро станет река, внесть деньги.

Державин репортовал, что получил. Сие было-дошло до Государя, который велел истребовать их генерал-прокурору. К счастию, что в ночь река остановилась, деньги купцами взнесены, и Державиным генерал-прокурору отосланы. Провидение его берегло во всяких таковых случаях. Но возвратимся, для некоторых не безважных обстоятельств, чтоб соблюсти цепь происшествий, к приезду Державина из Белоруссии в Гатчино.

Приехав, подал он чрез генерал-прокурора Императору репорт о исполнении порученных им дел, приложа к оному мнение свое о Евреях и табель о поверке старостинских имений, более 80,000 душ, из коей как в зеркале видно было состояние каждаго и как они приняты были из ведомства. Государю он лично представлен не был, неизвестно для каких причин, а как сказывал господин Обольянинов, то для того будто, что Государь отозвался: "Он горяч, да и я, то мы опять поссоримся; а пусть чрез тебя доклады его ко мне идут". Мнение же и табель приказал препроводить для разсмотрения в Сепат. Впрочем, хотя объявлено было благоволение Императора за совершение сих коммиссий, однако примечал он сухость онаго, потому что не отобрано в казну ни одного староства, чего, кажется, очень хотелось: ибо, за раздачею скоровременно и безразсудно, кому ни попало, русских казённых дворцовых крестьян и польских аренд при восшествии на престол и коронации, нечем уже почти было награждать истинных заслуг и прямых достоинств; то и ожидали наполнения ущерба отобранием арендных старосте за неисправное содержание по контрактам, так Как и по другим делам, за неисполнение законов и обязанностей, и всякими новыми налогами за гербовую бумагу щечились⁹ и накопляли казенныя имущества. Державин мог решительным отнятием большаго количества имений и себе достать за труды тысячи две душ или по крайней мере одну, что ему и обещано было; но он не хотел взять на свою совесть греха, чтоб у кого-либо отписать староство за несохранение контрактов, ибо суди строго, никто из арендаторов оных в точности не сохранил, одни в той статье, а (другие в) другой; а отобрать у всех около ста тысяч душ и поднять на себя крики и вопль многочисленных, имеющих связи при дворе, владельцев — не решился, а предоставил Императору самому, не скрыв пред ним истины кому-либо в поноровку, а другому в обиду. Вот это-то и не полюбилось, ибо и самый жесточайший тиран любит жар загребать чужими руками, чем подлыя души, заглушая глас совести, для своей корысти выслуживаетются¹⁰.

В сие же время вышесказанный временщик г. Кутайцов, бывши в покоях генерал-прокурора, завел Державина в уединенную комнату и убедительно просил достать ему шкловское имение господина Зорича, по случаю попечительства его над оным, по его же, как видно, тайному ходатайству учрежденнаго, обещая ему сию услугу отплатить значительною благодарностью, да и под рукою одним евреем сказано ему было, что он получит за осмотр аренд две тысячи душ и орден св. Андрея, в удостоверение чего и господин Перец, известный ныне славный откупщик, неоднократно прихаживал к нему, и иезуитский генерал Грубер прашиван от Кутайцова. Но Державин, следуя законному порядку, иначе сего сделать не мог, как испросить продажу имения с публичнаго торгу за неплатеж долгов Зоричевых, которых простиралось за 2 миллиона р., а имение было в Могилевской и Минской губ., до 14 тысяч душ, то и надобно прежде чрез публики собрать кредиторов. А как на сие в законах положены сроки, то скоро сего и исполнить не можно, чем он пред Кутайцовым и пред Перцом всегда и отговаривался, прося подождать, а там зависеть будет от них купить имение с публичнаго торга, — которое однако всякими крючками и неправдами, при помощи сильной руки Кутайцова в царствование Павлово и иными, хотя не законными, средствами отнять у Зорича и доставить Кутайцову можно было; но Державин против совести сего не сделал и Зорича не продал, обнадеживая домогающихся со дня на день довести до публичной продажи: но как это продлилось, а равно и в Сенате разсмотрение об арендах, то и остался Державин от великих обещаний, по своей богобоязненности, ни с чем, как токмо с добрым именем и доверенностию Государя, в доказательство которой ноября 23 дня пожалован в финанс-министры.

Весьма удивился, что быв коммерц-президентом в действительном служении не более двух месяцев и не успев еще войти в познание сей части, уже получает новую весьма обширную и важнейшую первой. Но весьма странно казалось ему также и то, что граф Васильев оставался в прежней должности государственнаго казначея: то не понимал, как ему быть финанс-министром при оном, и которое звание пред которым преимущественнее, и кто из них начальствовать должен был; а как Васильев его и по чину и по службе считался старее, то и не мог он быть под командою у младшаго: финанс-министра звание было важнее государственнаго казначея. Словом, в такой путанице поехал объясниться к генерал-прокурору, по котораго докладу писались и выходили Государевы указы. Он ему доказал, что финанс-министров с самого начала политическаго образования России никогда не бывало, а в других государствах, сколько ему известно, в сей пост облеченный чиновник есть весьма великая особа: он изобретатель и распорядитель всех государственных доходов и расходов, а государственный казначей ничто иное, как счетчик оных и то же самое, что была- ревизион-коллегия, учрежденная Петром Великим и до установления в 1779 году экспедиции о государственных доходах существовавшая; финанс-министр должен иметь особливую инструкцию, в которую, как в узел, должны входить все источники сил государственных. Императрица Екатерина отлагала от времени до времени оную, или наказ издать казеннаго управления, но не успела и так скончалась; а для того-то экспедиция о государственных доходах и управлялась временным начертанием ея должности, поднесенным князем Вяземским для сведения только Императрицы, которое писал наскоро Державин.

Г. Обольянинов, вняв сему объяснению, доложил Императору, который отменя прежний свой указ, коим пожалован был Державин в финанс-министры, наименовал его государственным казначеем, отставя г. Васильева вовсе от службы. Таковая на него опала произошла от каких-то сплетней, что не удовлетворил он выдачею какой-то суммы по желанию и просьбе Кутайцова, который за то и наговорил Императору, что будто он утаивает всегда прямое количество в казначействе денег, заставляя терпеть недостаток даже военные департаменты. Сего было уже очень много возбудить гнев вспыльчиваго и самовластнаго владетеля. Велено тогда табель росписания доходов и расходов на наступивший год разсмотреть Державину. Поелику ж она составляется вкратце из многих перечней, взятых из ведомостей и счетов всего государства, то надобно было все просмотреть оные, чтоб удостовериться о точности росписания; но как в скорости сего никоим образом не можно было сделать, а Император требовал, то Державин и не знал, что делать. Но взглянув на перечень коммерц-коллегии, показующий пошлинный доход, увидел, что показано онаго было только 8,000,000, а в ведомости коммерц-коллегии, тогда же от него поданной, значилось 10,000,000: то посему усумнясь, не мог взять на свой страх исправности росписания, в табели изображеннаго, что и донес Императору чрез господина Обольянинова. Вследствие сего велено было графу Васильеву подать Императору счет за все время управления его государственною казною. Помнится, спустя два месяца, он подал, который тотчас велено было разсмотреть Державину, чего Васильев представить себе не мог, полагая, что Государь будет оным доволен, для того что он в красных линейках и весьма чисто был написан.

Между тем Державин, обозревая производство дел государственных экспедиций, нашел чрезвычайную оных обширность к отягощению только служащею, а никакой не приносящую пользы или прямаго дела не исполняющую, ибо велено было присылать ведомости на ведомости, как-то месячныя, третныя и годовыя, и кроме того отчеты, которые никто как должно не разсматривал, откладывая день за день: то и была со дня учреждения экспедиции о государственных (доходах) более двадцати лет вся империя несчитанного. В разсуждении чего, чтоб сократить счеты, предложил Державин собранию всех экспедиций государственных доходов, то есть доходной, расходной, недоимочной и счетной, чтоб они дали свои мнения, какия ведомости, как не нужныя и отягощающия прямое дело, отменить и какия оставить, а также и изобрели бы кратчайшие или удобнейшие способы, каким образом каждый год непременно, не запуская до другаго, ревизовать окончательно счеты всего государства; ибо без сего не можно удостоверить верховную власть о целости казны.

Собрание экспедиций об отмене излишних бумаг дало свои мнения, которыя тщательно разсмотрел государственный казначей и, утвердив, вошел с репортом в Правительствующий Сенат, прося о предписании всему государству, какия ведомости присылать и какия не присылать, что Сенат без всякой отмены и учинил. Касательно же методы, каким образом сокращательно ревизовать и оканчивать счеты непременно каждаго году, не откладывая до другаго, тех способов и мер во время отправления сей должности не успел еще изложить; а потому и осталось, смело сказать можно, до сего дня государство так-сказать безсчетным. Когда же присланный счет от Императора, поданный ему от графа Васильева за время его управления, стал по книгам в государственной экспедиции поверять, то нашел не токмо по перечням каждой губернии, но и по валовой росписательной табели, поднесенной Государю в том году, такия неверности и несходства, что никак не можно было удостовериться о целости казны государственной. Первый самый перечень по счету и по табели был сбор с государственных дворцовых крестьян: в счете против конфирмованной табели было показано менее двумя миллионами, и как самого Васильева не было, за болезнию якобы., при сем случае в экспедиции, то и спросил Державин старшаго члена, что после был сам государственным казначеем, от чего такое несходство, и на котором перечне утвердиться. Он, замешавшись, не нашелся, как ответствовать, стал жаловаться и говорить, что якобы он судит экспедицию, чего ему указом не предписано, а велено только сверить счет с росписанием. Державин крайне такою дерзкою укоризною был тронут и, вспыхнув, схватил себя за волосы и сказал, что "ежели вы хотите быть судимы, то тотчас сие исполниться может". В самом деле, стоило только показать Императору несходство между Двумя документами, то есть табелью, конфирмованною Государем, и счетом, ему поднесенным также самим Васильевым, то без всякаго сумнения отвезены были (бы) и Васильев и все его советники в крепость. Но Державин сего не сделал, а между тем Голубцов, оправясь, сказал, что несходство сие происходить может от того, что в табели, конфирмованной Государем, с дворцовых крестьян доход был показан с полнаго числа душ, сколько их тогда действительно было: но как после того в наступившем году пожаловано оных крестьян более 300,000 душ разным владельцам, то и сбор с них умалился, о чем докладывано было Императору, и он в июне месяце того же году сделал счисление своею рукою карандашем на записке, которая ему о том поднесена была: то в счете и выставлен перечень с той записки, а потому он с табелью и не сходен. "Где же записка?" спросил Державин. — "Не знаю, где завалилась", ответствовал Голубцов. Наконец, по многом искании и суетах, нашли оную бумагу у него в доме, на коей карандашем императорскою рукою видно исчисление о уменьшении с сей статьи доходов. По сей причине Державин дозволил и другие несходные перечни счетные с ведомостью, поданной ему от сей экспедиции, поверить и объяснить, от чего происходит их разность, дав им на то довольно сроку. Граф Васильев, приехав к нему ввечеру, благодарил сквозь слезы за снисхождение. Державин, забыв многие неприятности, делаемыя ему во время тамбовских дел, которыя много зависели от экспедиции о доходах, или паче от него Васильева по сильному его влиянию на дом князя Вяземскаго, припомня только слегка, что за ревностное его желание отправлять должность свою с точностию и не запускать без разсмотрения ведомостей, выгоняли его из службы; а когда (б) его представления приняты были и об отчетах палат прилежнее пеклися, тогда (б) сей напасти с ним не случилось. Словом, ежели б Державин по строгому тому времени не спас Васильева, то бы он конечно погиб, потому что Кутайцов, а в угождение его и Обольянинов, на него сильно налегали и желали его совершенно погубить.

Сим самым Державин навлек на себя от них подозрение. Они заключили, что Державин Васильева покровительствует, и для того исходатайствовали у Императора обер-прокурора для смотрения за делами экспедиции, чего ни прежде, ни после никогда не бывало; но мог быть учрежден государственный контролер совсем на других правилах, нежели обер-прокурор, и быть под начальством финанс-министра или государственнаго казначея, а не генерал-прокурора; но Обольянинов, по честолюбию своему, хотел и сию часть прибрать к себе под руки. Как бы то ни было, но объяснение несходств продолжалось более месяца, так что Кутайцов и Обольянинов зачали о том громко поговаривать, и Державин боялся, чтоб, снисходя Васильеву, себя самого вместо его не управить в крепость. Наконец в марте месяце объяснения те кончились, и Державин в собрании всех экспедиций и обер-прокурора оных г. Михайлова разсмотрев, получил (приказание) поднесть Императору на основании их репорт, что и исполнил. Поелику ж г. Голубцов убедительно его просил прежде поданныя ему ведомости, изобличающия неверность самих их и счетов, отдать ему обратно; то Державин, подумав, чтоб не сочли его умышленным закрытелем какого-либо похищения казны, призвал обер-прокурора в собрание и спросил его, можно ли и согласен ли он те неисправныя ведомости обратно выдать, в которых не находит никакой надобности, для того что репорт Императору о целости казны подавался тогда не удостовернтельно, а только к сведению, в каком состоянии найдены дела экспедиции и суммы по ведомостям ея; а когда по циркулярному письму Державина, апробованному Императором и посланному ко всем губернаторам, яко к хозяевам губерний, о поверке наличных денег и высланных (от) оных в казначейства и о недоимках сведения получат и счеты к новому году обревизуют, тогда уже новым репортом о целости казны достоверно донесено быть может. Когда же обер-прокурор на сие предложение согласился и донес генерал-прокурору, тогда он прежде, по записке сего обстоятельства в журнал, репорт Государю подал, в котором именно изображено, что книг записных и бухгалтерских за время князя Вяземскаго совсем не нашлось, что за Васильева время хотя и есть книги, но так многочисленны, пространны и сумнительны, что их в скором времени ни проревизо-вать, ни утвердить без справок до получения ответов от губернаторов никак невозможно, и что основываясь только на ведомостях и объяснениях, поданных от экспедиции, за которыя они ответствуют, поверка счетам графа Васильева сделана, которыя оказались друг с другом сходственны (потому что они соглашены последними объяснениями), и наконец, что многих имянных указов на отпущенныя в расход суммы не отыскано. Вот в каком порядке найдено Державиным государственной казны управление, что можно видеть из помянутаго его репорта, поданнаго Императору Павлу, который и теперь чаятельно в целости находится в канцелярии Государственнаго Совета. По оному репорту докладывано было в Совете в присутствии Наследника, то есть ныне царствующаго Государя Императора Александра Перваго, 11-го марта, то есть накануне кончины Императора Павла. Наследник брал сторону Васильева и защищал его всевозможным образом, не по существу дел, но по предупреждению о его исправности; а господин Обольянинов выказывал его неисправным, но уже слишком, по пристрастию угодить обвинением. Императору или, лучше сказать, Кутайцову. Державин балансировал на ту и другую сторону, подкрепляя, сколь можно, невинныя ошибки и справедливость; но чем бы сия история в наступающий день, по докладе Императору, ежели бы он здравствовал, кончилась, неизвестно. Может-быть и Державин бы пострадал.

Здесь бы должно происшествия, случившияся с Державиным в царствование Императора Павла, кончить; но некоторый, хотя частныя, но примечательныя по влиянию на все Кутайцова, заслуживают распространения.

<...> Второе. Виленский или минский губернатор Яков Иванович Булгаков уведомил двор в 1798 году, что тамошние обыватели делают потаенныя стачки, неблагоприятный для России, а полезныя для французов, и что некто Дембровский, набрав несколько полков Поляков, ушел и присоединился к их армиям. Император по крутому своему (нраву) тотчас велел таковых заговорщиков ловить и привозить в Петербургскую крепость, где их в Тайной канцелярии допрашивали, а по допросе присланы на суд Сенату. Таковые были почти все из нижняго разбора людей, то есть попы, стряпчие и дробная шляхта, которые никакого уважения не заслуживали, потому что ежели они и были в чем виновны, то не иначе как по внушениям или подкупам сильных или богатых магнатов, которых они, не имея на них явных доказательств, принуждены были не выводить наружу. Их обвиняли изменою, потому что они присягали на русское подданство, и по российским законам приговаривали, вместо смерти, на вечную каторгу в Сибирь. По очереди пришло и до Державина давать свое о них мнение. Он спросил г. Макарова, имевшаго дирекцию в Тайной канцелярии: "Виноваты ли были Пожарский, Минин и Палицын, что они, желая избавить Россию от рабства польскаго, учинили между собою союз и свергли с себя иностранное иго?" — "Нет", ответствовал Макаров, "они не токмо не виноваты, но всякой похвалы и нашей благодарности достойны". — "Почему ж так строго обвиняются сии несчастные, что они имели некоторые между собою разговоры о спасении от нашего владения своего отечества, и можно ли их винить в измене и клятвопреступлении по тем же самым законам, по каковым должны обвиняться в подобных заговорах природные подданные? По нашим, кто вступил в заговор или слышал о том, да не донес, подлежит смерти. Мне нечего другаго о них сказать, как то же самое; но если и были они когда верные подданные, спросите по совести у всех вельмож, которые о них подписывают смертный приговор, то есть графа Ильинскаго, графа Потоцкаго и прочих, которые тогда были сенаторами и присутствовали по сему делу в общем собрании, не то же ли и они думают, что сии осужденные. Придет время, что о том узнаете: чтоб сделать истинно верноподданными завоеваний народ, надобно его прежде привлечь сердце правосудием и благодеяниями, а тогда уже и наказывать его за преступления, как и коренных подданных по национальным законам. Итак, по моему мнению, пусть они думают и говорят о спасении своего отечества, как хотят, но только к самому действию не приступают, за чем нашему правительству прилежно наблюдать должно и до того их не допускать кроткими и благоразумными средствами, а не казнить и не посылать всех в ссылку; ибо всей Польши ни переказнить, ни заслать в заточение не можно. Иное дело — главных заводчиков. Посмотрите лучше на Дембровскаго, который выпросил у Государя привилегию на формирование полков; то набрав их, он легко то же может сделать, что и братья его, то есть уйти во Францию, или когда подойдут Французы, то измени присоединиться к ним. Вот за чем надобно неусыпно наблюдать, а не за тем, что попы и подьячие между собою в домах своих разговаривают, и за то их ссылать в ссылку"^ Г. Макаров тут же в собрании при Державине пересказал слышанное от него генерал-прокурору князю Куракину. На другой, то есть в воскресный день, когда Державин приехал по обыкновению во дворец, Куракин, встретя его, улыбаючись сказал, что Государь приказал ему не умничать; а между тем, сколько слышно было, что судьба преступников облегчена и более не приказано забирать и привозить в Петербург Поляков в Тайную канцелярию, а там их за болтовню унимать по законам.

<...> Четвертое. В начале царствования Императора Павла генерал-прокурор князь Куракин выпросил себе и многим своим приятелям великое количество на выбор лучших казенных земель, которыя у казенных поселян, лишния сверх 8-и десятин, отбирали даже под огородами, не токмо под пашнями, а те, кому они были отданы, продавали тем же самым поселянам рублев по 300 и по 500 десятину и таким образом удовлетворяли ненасытную свою алчность. В то же самое время, когда Державин чрез Лопухина просил на обмен себе земли 200 только четвертей на Званке¹¹ из ямской противулежащей за Волховым дачи, у которых были излишния сверх 15-и десятин, то и в том отказано. Когда князь Куракин и другие хищнически набили свои карманы, то будто из жалости и из сострадания, что у казенных крестьян мало земли, исходатайствовали указ, чтоб всех казенных крестьян наделить по 15-и десятин на душу. И тогда пошло притеснение владельцев при решении дел, что начали отнимать не только примерныя земли, но и писцовыя, чтоб набрать недостаток в 15 десятин; а где в смежности нет, тем додавать и в дальном разстоянии. Видя все сие, Державин, присутствуя в межевом департаменте, нередко шумливал против генерал-прокуроров, князя Куракина и потом князя Лопухина, также и государственнаго казначея Васильева, что они так из пристрастия и корыстолюбия во зло употребляли щедроту Государя; а как они сие ни во что ставили, то сочинил он известную в 3-й части его сочинений песню:

Что мне, что мне суетиться,
Вьючить бремя должностей,
Если свет за то бранится,
Что иду прямой стезей?
Пусть другие работают,
Много умных есть господ:
И себя не забывают,
И царям сулят доход¹².

Распустил по городу, желая, чтоб она дошла до Государя и чтоб его спросили, на чей счет оная писана: тогда бы и сказал он всю правду; но как они боялись до сего довести Государя, чем бы открыться могли все их пакости, то и терпели, тайно злобясь, делая между тем на его счет неприятныя Императору внушения. Вследствие чего в одно воскресенье, проходя оп в церковь, между собравшимися в прохожей зале увидев Державина, с яростным взором, по обыкновению его, раздув ноздри, так фыркнул, что многие то приметили и думали, что верно отошлет Державина в ссылку или по крайней мере вышлет из города в деревню; но Державин, надеяся на свою невинность, пошел, будто ничего не приметя, в церковь, помолился Богу и дал себе обещание в хвалу Божию выпросить к своему гербу надпись: Силою вышнею держусь, что на другой день и исполнил, подав в герольдию прошение, в котором просил себе написания грамоты с прибавлением вышесказаннаго девиза, потому что в гербе его изображена рука, держащая звезду, а как звезды держатся вышнею силою, то и смысл таковаго девиза был ему очень приличен, что он никакой другой подпоры не имел, кроме одного Бога; Императору же могло быть сие не противно, потому что силу Вышняго по самолюбию своему почитал оп в себе. Герольдия поднесла доклад и с сим девизом герб Державина конфирмован.

Пятое. Скоро после того, и помнится, в первый день 1798-го или 1799-го года, генерал-прокурор Лопухин многим сенаторам, унижавшимся пред ним или ласкательствующим ему, выпросил лент; Державин же, хотя он был старее других и более прочих трудился, однако обойден. Лишь только разнесся о сем слух в собрании при дворе, то услышался всеобщий ропот на неправосудие. Кутайцов, или кто другой, пересказал о том Императору. Державин между тем, привыкнувший почасту сносить таковыя обиды, поехал из дворца равнодушно обедать к графу Строганову, где и занялся бостоном до самаго вечера, не хотя ехать во дворец на бал, куды хозяин сбирался. Приехавши домой, услышал, что приезжал придворный ездовой и именем Императора звал его во дворец. Не зная тому причины, весьма удивился и тотчас поехал. Лишь только входит в Егорьевскую залу, где уже начался бал, то многие, встречая, сказывают: "Тебя Государь спрашивал". Наконец, увидя его, генерал-прокурор князь Лопухин сказал: "Вам Император намерен надеть Аннинскую ленту; но теперь уже поздно, то пожалуйте ко мне завтра поутру поранее, я вас ему в кабинет представлю". Так и сделалось. Я к нему приехал, и вместе, в его седши карету, отправились во дворец. Он зачал, будто по доверенности, говорить, что Государь давеча было-хотел надеть на вас ленту с прочими, но поусумнился, что вы все колкие какие-то пишете стихи; но я уже его упросил: итак он приказал вас представить к себе сегодня. Державин поблагодарил, зная, что он его не рекомендовал, а может-быть и отговаривал; но когда голос публики отозвался в пользу Державина и дошел до Государя, то он сам захотел, как из нижеследующаго увидим, ознаменовать к нему свою милость. Приехав во дворец, несколько подождал в кабинетской канцелярии и скоро позван был в кабинет: Государь вошёл из противных дверей и набросил на него ленту, Державин успел только сказать, что ежели он чем виноват, но Император, не дав договорить начатых слов, зарыдал и от него скороподвижно ушел. Из сего не иное что заключить можно, что Государь к нему был хорошо расположен; но злобным наушничеством и клеветою был отвращаем.

Шестое. Когда родился великий князь Михаил Павлович, то во время собрания при дворе знатных особ для поздравления, граф Завадовский и господин Козодавлев, который тогда был обер-прокурор в Сенате, между радостными разговорами, при таковых случаях бываемыми, говорил Державину, чтоб он написал на день рождения царевича стихи. Он им обещал, и в первое собрание привез с собой оду, которой тому и другому отдал по письменному экземпляру; а как сия пиеса имела некоторый в себе резкия выражения, как-то между прочим:

Престола хищнику, тирану
Прилично устрашать врагов¹³,
Но Богом на престол венчанну
Любить их должно, как сынов;

то натурально и стала публика поговаривать, опасаясь, чтоб сочинителя в толь смутное время, каково было Павлово, не сослали в ссылку, или бы какого другаго ему огорчения не сделали. Державин, в полном удостоверении о своей невинности и будучи готов ответствовать, что он о хищнике престола говорил, а Император воцарился по наследству законно; то, не опасаясь ничего, не робел и, не взирая на разныя неблагоприятные для него слухи, всюду выезжал. В наступившее воскресенье, приехав в придворный театр, встретился в дверях с Козодавлевым: то сей, увидев его, побледнел и бросился от него, как от язвы, опрометью прочь; в театре же, увидя его пред собою на передней лавке сидящаго, тотчас вскочил и ушел в толь отдаленное место, что его видеть не мог. Державин не знал, к чему приписать такое от себя Приятеля удаление, которому он некогда и чин статскаго советника выпросил у Императрицы Екатерины и всегда считал его себе привязанным человеком. Но после узнал, что страшные разнесшиеся слухи, что будто Император гневен за оду, были причиною трусости г. Козодавлева, чтоб не почли его сообщником в сочинении оной. Итак, презрев такую низость души, был спокоен. Но на первой неделе Великаго поста, когда говел Державин с своим семейством, в середу, видел неприятный сон, и хотя не верил никаким привидениям, однако подумал, чтоб не случилось с ним чего, говорил жене, чтоб она не пужалась от разносящихся слухов, а уповала на Бога. Но когда они были в церкви, то посреди самой обедни входит в церковь фельдъегерь от Императора и подает ему толстый сверток бумаг; жена, увидев, помертвела. Между тем, открыв сверток, находит в нем табакерку, осыпанную брилиантами, в подарок от Императора присланную за ту оду, при письме г. статс-секретаря Нелединскаго, в коем объявлено ему от Его Величества высочайшее благоволение. На другой день поехав в Сенат, находит в общем собрании г. Козодавлева, показывает ему табакерку, который с радостным восторгом бросается ему на шею и поздравляет с государскою мило-стию. Державин, отступя от него, сказал: "Поди прочь от меня, трус. Зачем ты намедня от меня бегал, а теперь целуешь?"

Седьмое. В 1798 году, когда напечатаны были в Москве в первый раз сочинения Державина¹⁴, цензура тамошняя по строгому тогдашнему времени усумнилась напечатать и не напечатала в оде Изображение Фелицы двух строк, а именно: Самодержавства скиптр железный Моей щедротой позлащу, мог только упросить, чтоб для сих стихов оставили праздное место, и писал генерал-прокурору князю Куракину, говоря, что ежели Екатерина, будучи также самодержавная Государыня, не токмо не воспретила, но с благоволением приняла сей стих; то для чего Императору Павлу может быть неприятен, когда он не Менее ея позлащает щедротами свой скипетр? Куракин докладывал по сему письму, и как (Державин) никакого не получил ответа, то во всех отпечатанных экземплярах и написал в пробеле сии два стиха своею рукою, не опасаясь толкования трусов.

Девятое. Накануне Крещения в 1801 году Державину разсудилось съездить отобедать в Пажеский корпус к князю Зубову (по возвращении его из удаления в Петербург), в котором он был назван главным директором. Просидев у него до вечера, поехали вместе во дворец, по обыкновению, для поздравления накануне Императора с наступающим праздником. Едва вступили в залу собрания, как услышал, что ищут его и зовут к Императору. Он удивился, ибо выше сказано, что он не хотел с ним лично видеться, дабы себя и его не разгорячить. По вступлении в кабинет, Государь подошел и, осмотря его с ног до головы несколько раз, сам сел на софу и велев против себя ему сесть на стул, смотрел прилежно в глаза. По некотором молчании, спросил: "Послал ли он воспрещение в Ригу¹⁵ о невыдаче французскому королю Людовику XVIII, живущему там, жалованья?" — "Послал" ответствовал Державин. — "Да полно, так ли, и будет ли остановлено?" — "Конечно", Державин сказал: "ибо коль скоро от Вашего Величества получил вчерась чрез адъютанта князя Шаховскаго о том повеление, то тотчас отправил по эстафете в казенную палату повеление, а на другой день еще по почте; то надеюсь, исполнены будут". — "Хорошо", сказал с грозным видом Император и, тотчас, откланявшись, отпустил его от себя. Державин не знал, что это значило; но после, как время объяснило случившееся происшествие, то кажется не иное что, как Государь хотя ласкал в то время Зубова, но подозревал его себе недоброжелателем, и был он у него под тайным присмотром, а потому когда сведал, что Державин у него в тот день обедал, то спросил его внезапно пред себя и глядел пристально в глаза, не покажет ли какого смущения, а чрез то не покажет ли своего с ним соучастия. Но как бы то ни было, Державин всякое воскресенье должен был ему посылать краткия репортицы о состоянии казны (т. е. отчет о приходах и расходах оной в прошедшую неделю), которая так безмерными издержками истощена была и безпрестанно истощалась, что недоставало не токмо остаточных казначейства сумм, но самых давных недоимок и долгов казенных, на счет коих принуждены были печатать новыя ассигнации и удовлетворять Императора, который не хотел верить, что казна его в крайнем недостатке. В два месяца тогда, сверх всех статных и остаточных сумм, издержано было более 6-ти миллионов рублей, как на посылку в Индию Донских казаков, на строение Казанской церкви, и прочия подобныя затейливыя издержки, так что наконец, по невступлению в полном количестве ассигнованных доходов на военный департамент, стали оказываться в оном недостатки, которые наполнить никоим образом было неоткуда. А как сие могло причинить государственному казначею великую беду, то в последний день царствования сего Государя по неожиданно от запрещенной европейской торговли пошлиннаго доходу, Державин решился подать доклад Императору и подал, чтоб напечатать миллионов 40 ассигнаций, скупить ими на бирже находящиеся купеческие товары, и тем оживив внутреннюю торговлю, воспользоваться сколько-нибудь от них пошлинами. Но за смертню Императора, в ту ночь случившуюся, сего доклада не вышло.

Десятое. В завечерье сего страшнаго переворота Державин был у генерал-прокурора до 12-го часа ночи и, как государственный казначей, трактовал с ним и с купцом Рюминым о подряде соли во все Российские города, по отдаче оной на откуп еврею Перцу в полуденных губерниях из крымских соляных озер, и положив на мере сию операцию, поехал домой. Но часу поутру в осьмом на другой день вбегает к нему свояченица его, {жена) г. Нилова, который после был губернатором в Тамбове, жившая с мужем у него в доме, и сказывает, запыхавшись, что Император скончался. Происшествие сие не оставят описать историки; но Державин, по ревности своей и любви к отечеству желая охранить славу Наследника и брата его Константина, которых порицали в смерти их отца, и тем укоризну и опасность отвратить Империи, написал бумагу, в которой советовал хотя видом одним произвесть следствие, которым бы обвинение сгладить с сих принцев, и наказать преступников, хотя только удалением на время из столицы, потому что ужасный их подвиг, впрочем непростительный, предпринят был единственно для спасения отечества от такого самовластнаго и крутаго Государя, который приводил его своим нравом к погибели16, с которой бумагой и ездил раза три во дворец; но был приближенными, которые его держали так-сказать в осаде, не допущен. Впрочем о сем объяснится ниже, а здесь за приличное только почитается Сказать, что вместе с манифестом о восшествии на престол Александра состоялся указ, что государственным казначеем сделан опять по-прежнему граф Васильев, а Державину велено только присутствовать в Сенате.

Он получил от Императора Павла следующия награждения: 1, за оду на рождение великаго князя Михаила Павловича табакерку с брилиантами; 2, такую же за оду на Малтийский орден; 3, крест брилиантовый Малтийский за сочинение банкротскаго устава, в котором он участвовал с бывшим генерал-прокурором Беклешовым и настоящим, Обольяниновым, и князем Гагариным. Достойно заметить, что сего устава была наиболее цель воздержать дворянство от мотовства и делания сверх имения их долгов, а для того доверенность к ним в теснейшие сжата пределы, нежели прежде, то есть ведено заемный письма писать у крепостных дел, а ежели и домовыя могут быть письма, но по ним взыскание чинить не иначе как по форме судом, а не скорым исполнением; купеческая доверенность по векселям оставлена в прежней силе. Державин же предполагал не иначе дворянину делать доверенность как по открытому листу, от правительства засвидетельствованному, где у кого какое недвижимое есть имение, таким образом, чтоб всякий заимодавец подписывал сколько под какое имение кого ссудил, дабы последующий заимодатель мог видеть, не безопасно ли ему еще под то же имение заимобрателя ссудить. Ибо, например, кто в банке заложил по 40 рублей душу или дом в третьей части настоящаго капитала, а он несравненно дороже стоит, то по продаже и может он без сумнения свои получить деньги; кто же недвижимых имений не имеет, тот может какого известнаго капиталиста упросить подписать за него свое поручительство, и тот уже порука за него своим имением ответствовать. Таким образом все бы тяжбы долговыя пресеклись, ибо доверенность была (бы) имению, а не лицу дворянскому; но купеческая доверенность, душа торговли, распространяясь, оставалась бы в своей силе. Но опосле сей (устав) разными толкованиями и каверзами ослаблен, так что ни доверия, ци скораго взыскания кредиторам не доставлял. Наконец получил Державин еще награждение за поднесение росписания доходов на 1801 год, за что прежде государственным казначеям, предшественникам его, жаловалось по 100 ООО рублей, которые и тогда Император приказал-было выдать; но окружающие уверили Государя, что по недавнему вступлению Державина в сию должность много такого награждения, и дано ему только 10,000 рублей, а остальные 90,000 рублей разделили по себе, как-то: Обольянинову 30,000 руб., адмиралу Кушелеву 30,000, князю Гагарину 30,000; но Державин никогда ни от кого никакого не получал награждения и тем был доволен: хотя и чувствовал обиду, но скрыл в своем сердце.

Примечания

1. Кутайцов (Кутайсов) Иван Павлович (1759-1834) — граф, камердинер и фаворит Павла I. По рождению турок, взят в плен мальчиком в г. Кутаисе, от которого и получил фамильное прозвище. Павел, будучи еще великим князем, принял его под свое покровительство, велел воспитать на свой счет и обучить бритью. После прихода к власти он сделал Кутайсова обер-шталмейстером (шталмейстер — придворный чин III класса, носивший его считался заведующим царскими конюшнями).

2. Куракин Александр Борисович (1752 — 1818), прозывавшийся за свое богатство "бриллиантовым князем", воспитывался вместе с Павлом I и долгое время пользовался его исключительным расположением; в 1796-1802 гг. был вице-канцлером, президентом Коллегии иностранных дел. В 1808-1812 гг. — посол во Франции, своевременно предупредил о готовящемся походе Наполеона на Россию.

3. Граф Иван Андреевич Остерман (1725-1811) — второй сын известного деятеля первой половины XVIII в. Андрея Ивановича Остермана, был при Екатерине II послом в Швеции, затем вице-канцлером. При Павле I — государственный канцлер.

4. Слово "царя" было выпущено в издании Грота цензурой; впервые печатается по рукописи в настоящей книге.

5. Репнин Николай Васильевич (1734-1801) выдвинулся при Екатерине II после того, как, воспользовавшись недовольством диссидентов в Польше, сумел заставить ее заключить в 1768 г. выгодный для России договор ("диссидентами" с XVI в. назывались польские протестанты, боровшиеся против господствующей католической религии). Он также заключил мирные договоры с Турцией — в 1774 и 1791 гг.; с 1796 г. стал генерал-фельдмаршалом. Репнин являлся активным и влиятельным масоном (см. замечание об этом ниже в "Объяснениях" Державина на оду "Памятник герою").

6. Это "Мнение" впервые полностью напечатано Гротом в 7-м томе "Сочинений Державина", вышедших под его редакцией.

7. Орден Иоанна Иерусалимского был введен в России после принятия Павлом I на себя в 1798 г. титула Великого Магистра Мальтийского ордена Иоанна Иерусалимского; упразднен Александром I в 1817 г. (см.: Исторический очерк российских орденов и сборник основных орденских статутов. Спб., 1891). Действительный тайный советник — гражданский чин 2-го класса, соответствовавший в армии полному генералу; выше него на гражданской службе был только чин канцлера.

8. Подлинное имя его было Иосиф Заранек. Оп не служил губернским предводителем, а был статским советником в отставке, являясь главным руководителем возбуждения против Державина дворян, владевших имениями в Белоруссии.

9. Щечиться — "поживляться, добывать понемногу таская, воровски, и выманивая хитростью, лестью" (Толковый словарь Вл. Даля).

10. Часть фразы от "ибо" до "выслуживаются" печатается впервые по рукописи.

11. Званка, сельцо Новгородского уезда на левом берегу Волхова в 5 верстах от будущей станции Волховской Николаевской (ныне Октябрьской) железной дороги, в 70 верстах от Новгорода и 120 от Петербурга, была приобретена второй женой Державина вскоре после замужества у своей матери А. П. Дьяковой и называлась им самим "женино имение". Здесь Державин стал проводить каждое лето после 1795 г. По смерти Дарьи Алексеевны имение было завещано для создания в нем женского монастыря и училища для бедных девочек духовного звания. После долгих хлопот в 1869 г. был наконец учрежден Званский Знаменский женский монастырь. Однако усадебный дом, никем не населенный после смерти вдовы Державина, уже к середине XIX в. пришел в ветхость (см. последнее свидетельство о нем: В. Стоюнин;. Званка. — Библиотека для чтения, 1850, № 11, отд. I, с. 29-52) и был разобран, как это и предсказывал поэт в стихотворении "Евгению, Жизнь Званская". О дальнейшей судьбе Званки в XIX в. см.: Круглов А. В. Женский Афон, очерки исторического уголка. 2-е изд. М., 1899. Окончательно Званка была разрушена в Великую Отечественную войну вместе с соседним имением Аракчеева — известным Грузином. Экскурсия "группы московских интеллигентов" в недавнее время на то место, где была Званка, описана Вл. Солоухиным (Посещение Званки. — Москва, 1975, № 7, с. 187-198).

12. Отрывок из стихотворения Державина "К самому себе".

13. В оригинале оды вместо "врагов" стоит- "рабов".

14. Это была книга "Сочинения Державина, ч. I". Данного издания Державин не продолжил, будучи недоволен порядком расположения стихотворений и множеством опечаток. Взамен того он в 1808 г. выпустил четыре части нового собрания "Сочинений Державина"; в 1816 г. вышла пятая часть, но издание не было закончено, прервавшись со смертью поэта.

15. Людовик XVIII жил не в самой Риге, а под нею, в Митаве (ныне г. Елгава).

16. Часть фразы от "и наказать" до "погибели" печатается впервые по рукописи.