Царствование Императора Александра I

Как выше явствует, на 12-е марта 1801 года Император Александр вступил на престол Всероссийской Империи. Первый манифест его был о вступлении на престол, в котором торжественно обещано, что царствовать будет по закону и по сердцу Екатерины. В то же самое время состоялся указ, чтоб по-прежнему государственным казначеем быть графу Васильеву, а Державину только присутствовать в Сенате. По нескольких днях, по дружбе с Трощинским, Васильев получил всемилостивейший рескрипт, в котором, несмотря на то, что не мог дать вернаго отчета казне, расхвалялся он чрезвычайно за исправное управление государственными доходами. Васильев, внеся сей рескрипт в первый Сената департамент, хотел потщеславиться оным в укоризну Державину, сказав: "Вот многие говорят, что у меня плохо казна управлялась; вместо того сей рескрипт противное доказывает". Державин ответствовал: "На что вам, граф, грешить на других? а я вам говорю в глаза, что вы в таком болоте безотчетностию вашею, из коего вам вовек не выдраться". Он закраснелся и замолчал. Последствие доказывало и поныне доказывает Державина правду, что часть сия в таком безпорядке, котораго в благоустроенном государстве предполагать никак бы не долженствовало.

В дни царствования своего Император Александр возстановил Дворянскую грамоту, нарушенную отцом его; совершенно уничтожил Тайную канцелярию, даже велел не упоминать ея названия, а производить секретныя дела в обыкновенных публичных присутственных местах и присылать на обревизование в первый Сената департамент. И как в то время случилось, что одного в Тамбовской губернии раскольника духоборской секты судили в неповиновении верховной власти, который не признавал совсем Государя, то уголовная палата и присудила его к смертной казни и наместо оной к жестокому наказанию кнутом и к ссылке в Сибирь на вечную каторжную работу. Но как в угождение милосердию Государя Сенат не хотел его осуждать так строго, то и не знали, что с ним делать, дабы с одной стороны не потакнуть ненаказанностию неуважению вышней власти, а с другой не наказать и не обременить выше меры преступления точным исполнением закона. Державин сказал: "Поелику Императрица Екатерина в Наказе своем советовала наказание извлекать из естества преступления, и как сущность вины его состоит в том, что не признает он над собою никого, то и отправить его одного на пустой остров, чтоб жил там без правительства и без законов, подобно зверю". Все на мнение сие согласились: так и сделано.

Как, при самом восшествии новаго Императора, генерал-прокурор Обольянинов сменен и определен на место его Г. Беклешов, Трощинский же занимал место первого статс-секретаря, и все дела шли чрез него: то и обладали они Императором по их воле; и как скоро потом вызван из деревень своих граф Александр Романович Воронцов, бывший по связи с покойным Безбородкою в одной партии, то, для усиления своего, его к себе присовокупили. Словом, они ворочали государством; а чтоб Державин им ни в чем не препятствовал, то они выключили его из Государственнаго Совета, под видом новаго его преобразования. Некоторый подлый стиходей, в угодность их, не оставил на счет его пустить по свету эпиграмму следующего содержания:

Тебя в совете нам не надо:
Паршивая овца все перепортит стадо.

Державину злобная глупость сия хотя сперва показалась досадною, но снес равнодушно и после утешился в том, когда избранными в Совете членами, после его отставки, доведено стало государство до близкой в 1812 году погибели. Началось неуважение законов и самые беспорядки в Сенате: охуждая правление Императора Павла, зачали без разбора так-сказать все коверкать, что им ни сделано. Первее всего — разрушили контракт о Крымской еоли откупщика Перца, разсматриванный в Правительствующем Сенате и утвержденный собственноручно Императором. Державин, соблюдая святость законов, сильно нротиворечил против сего насилия в общем собрании, состоящем около 40-а человек, говоря, что при первом шаге нововоцарившагося Государя весьма опасно нарушать общественную доверенность. Но как генерал-прокурор с одной стороны был человек самовластный и наглый и дерзкий крикун, а с другой подлый ласкатель политических видов, коими желал помрачить пред тем бывшее правление, и предложение свое, заготовленное для Сената, объявил апробованным уже Государем, то все собрание согласилось с ним, и контракт был уничтожен, хотя Державин доказывал, что таковое предложение было не в законном порядке, ибо когда было сказано, что оно апробовано Государем, то кто мог вызваться против онаго с своям мнением? Словом, Беклешов, и Трощин-ский, бывшие тогда приближенные к Государю чиновники и имеющие так-сказать всю власть в своих руках, оказывали себя по прихотям своим всех выше законов, а как они между собою поссорились и, противоборствуя друг другу, ослабили свою в Государе доверенность, то и сбили его с твердаго пути, так что он не знал, кому из них верить. Подоспел тут граф Воронцов, и, пристав к Трощинскому, по внушению котораго он из деревни вызван, пошел против Беклешова; а как злоупотреблением законов генерал-прокурор присвоил себе всю власть так-сказать самодержавную, то и Державин был согласен с графом Воронцовым на воздержание самовластительства генерал-прокурора.

При открывшемся случае он обнаружил о том свое мнение, а именно: вышеупомянутое дело госпожи Колтовской, как не было окончено по поданному мнению Державина и но голосу противному г. Захарова, то и было предложено оно в общем собрании к слушанию. Г. Беклешов, как и прежде, пристрастно держал сторону мужа ея, и по домогательству сего последняго избраны были в опекуны сенатор Алябьев и действительный статский советник Шнезе, угнетавшие г-жу Колтовскую; но по просьбе ея Императора Павла, по словесному его указу, генерал-прокурором объявленному, переменены были те опекуны Державиным; то Беклешов в общем собрании и желал возстановить прежнее свое предложение, говоря, что прежняя опека утверждена письменным указом Императора Павла, а последняя его словесным, то по силе законов последняя против первой и не может иметь своей силы. Державин хотя соглашался, что записной указ пред письменным был бы недействительным, но как принят уже был Сенатом в отмену перваго, и притом первый лишал Колтовскую всего имения в противность коренных законов, без разсмотрения дел Колтовской с мужем в нижних инстанциях, то и настоял, чтобы с прописанием сих запутанных обстоятельств был поднесен доклад Императору, и о сем хотел подать свой голос; но, к удивлению его, дни чрез три подают прочесть конфирмованный доклад Государем без включения его мнения, так что и имя его совсем было умолчано.

А как сие было против коренной привилегии Сената или законов Петра Великаго и Екатерины, в коих один голос имел равносильное право прочим, а разрешала спор единственно самодержавная власть Государя; то натурально презрение такое, учиненное ему генерал-прокурором, его безмерно огорчило, и для того он тотчас написал письмо к бывшему тогда статс-секретарем Михайле Никитичу Муравьеву, человеку самому честнейшему и его приятелю, в котором просил его доложить Государю Императору, чтоб пожалована была ему аудиенция для объяснения по должности сенатора. Сие ему на другой день позволено, и когда он впущен был в кабинет Его, то вопрошен был, что ему надобно? — "Государь", Державин сказал: "Ваше Императорское Величество манифестом своим о восшествии на престол обещали царствовать по законам .и по сердцу Екатерины; законы же Петра Великаго, на коих основан Сенат, и сей Государыни давали всякому сенатору то преимущество, что голос каждаго имел право доставлять спорное дело на разсмотрение самого Монарха, не смотря на мнение прочих, которые бы были с ним несогласны; а ныне г. генерал-прокурор Беклешов, по делу г-жи Колтовской, поднес доклад Вашему Величеству, не упомянув о моем противном прочим мнении, чем и учинил мне по должности презрение, то и осмеливаюсь испрашивать соизволения Вашего, на каком основании угодно Вам оставить Сенат? Ежели генерал-прокурор будет так самовластно поступать, то нечего сенаторам делать, и всеподданнейше прошу меня из службы уволить". — Государь сказал: "Хорошо, я разсмотрю". Вслед за сим чрез несколько дней последовал имянной указ, которым повелевалось разсмотреть права Сената, и каким образом оныя возстановить, подать Его Величеству мнение Сената. Вот первоначальный источник, откуда произошли министерства и разныя установления Сената, которыя хотя по сие время к народному исполнению совершенно не изданы, но произвели, как впоследствии увидим, много шуму и замешательств в общих делах Империи, которых привесть в прежний порядок едва ли без сильнаго переворота возможно будет.

Возвратимся на стезю свою. При слушании сего указа в общем Сената собрании произошли разныя мнения. Графы Воронцов и Завадовский весьма в темных выражениях или так-сказать тонких жалобах на прежнее (разумеется, Павлово) правление словами Тацита, что "говорить было опасно, а молчать бедственно", хотели ослабить самодержавную власть и присвоить больше могущества Сенату, как-то: чтоб доходами располагать и свершать смертную казнь без конфирмации Государя и прочее. Господин Захаров толковал грамматический смысл некоторых слов в должности Сената. Державин, хотя разделял обязанность правления, согласно учреждению о губерниях, на 4 власти, то есть на законодательную, судную, исполнительную и оберегательную, но соединял их, яко в центре, в единственной воле Монарха. Но как по словам Петра Великаго, государь не ангел, не может один везде и все управить, то и распорядил на 4 должности, возложив их на лица министров, как-то: просвещения или законодательнаго, суднаго или юстиции, внутренняго или исполнительнаго, оберегательнаго или генерал-прокурора. Государю мнение его лучше всех прочих полюбилось, да и вышеупомянутым графам, желавшим присвоить себе власть Государя, не противно было, для чего они его и одобрили; ибо они, как со временем открылось, думали разделить оную по министерствам, до чего они, как впоследствии увидим, разными коварными хитростями почти и достигли и привели государство в такое бедственное состояние, в котором оно ныне, то есть в 1812 году, находится. Сие объяснится ниже по самым делам. Словом, Государь приказал Державину, чрез князя Зубова, написать организацию или устройство Сената. Оно и написано в духе Екатерины, то есть сообразно ея учреждению о управлении губерний; ибо регламенты Петра Великаго смешивали в себе все вышеупомянутый власти, то они и не могли делать гармоничеекаго состава в управлении Империи. Хотя не удостоилась сия организация письменной конфирмации Государя и не обнародована; но Державин получил в Москве при коронации за нее орден св. Александра Невскаго.

Состав сей организации был самый простой. (Сенат) разделялся на две главные части, на правительствующий и судный. Первый назывался Правительствующим Сенатом или Имперским Правлением и заключал в себе все то, что при Екатерине первый департамент, а для успешности дел он подразделялся еще на три отдела, как-то: на исполнительный департамент или благочиния, на казенное управление или финансы, на просвещение или призрение и воспитание народное. Второй или судный для успешности также подразделялся на три отдела, как-то: на гражданский, уголовный и межевой департаменты. В случае разногласия каждые три составляли из себя общее собрание, и едипогласныя их решения были равносильны. По протестам или жалобам хотя могли их определения перереши-ваться, но не иначе как по имянному повелению Императорскаго Величества в общем собрании всех департаментов, то есть правительствующих и судных. Заведывали они: первый департамент, или Имперское Правление, полицейския дела и все вообще исполнительный, скораго решения требующия, точно как в губернии губернское правление; второй, или хозяйственный, приходы и расходы; ревизию счетов, коммерцию, банки, горныя дела, мануфактуру и, словом, все, что заведывается в губерниях казенною палатою. Третий департамент, просвещения и народнаго призрения, заведывал в себе все то, что по губерниям приказы общественнаго призрения. Четвертый департамент, сберегательный, состоял из всех обер-прокуроров и прокуроров. Первый департамент, или Имперское Правление, должен был состоять под надзором исполнительнаго или внутренняго министерства; второй, судный, юстиц-министра; третий, просветительный, — под министром просвещения; четвертый — под ведомством генерал-прокурора, которые министры, каждый по своей части, не иначе были как опекуны только и надзиратели за успешным течением дел и понудители оных, имеющие власть предлагать только своему департаменту и по утверждении его входить с докладом к Императорскому Величеству, и ничего сами собою вновь постановляющаго или решительнаго не делать, ни наказывать, ни награждать. Обер-прокуроры на них могли протестовать к генерал-прокурору, а тот по важнейшим делам собирать общее собрание всех департаментов и, по разсуждению его, указом Императорскаго Величества перерешивать постановления департаментов. Словом, каждому министру была возложена обязанность пещись о лучшем устройстве и исправности части его посредством Сената, а никому не дано самому собою самовластно действовать, и все те власти из министерств стекаются к одному их центру, к Государю, посредством генерал-прокурора. За сию организацию получил Державин в Москве при коронации орден Александра Невскаго, как выше сказано.

<...> 1802 г. октября (читай: сентября) 8-го дня состоялся высочайший манифест о министерстве, в котором, в числе прочих 8-ми, сделан Державин юстиц-ми-нистром, с названием купно генерал-прокурора. В сей день ввечеру, когда случились у Державина гости, приехал к нему госнодин Новосильцов и привез тот манифест, который, отозвав его в другую комнату, прочел ему по повелению, как он сказал, Государя Императора, с тем, чтоб он ему (дал) свое мнение, примолвя, что он назначаем был в финанс-министры, а г. Васильев в генерал-прокуроры; но как сей последний не хотел принять на себя, неведомо почему, сего названия, а убедительно просил сделать его финанс-министром, то Державину и судила судьба быть юстиц-министром, а Васильеву финансов. Поелику Державин уже видел указ о министерстве подписанным, к сочинению котораго он приглашен не был, а сочиняли его, сколько опосле известным учинилось, граф Воронцов и г. Новосильцов или, лучше сказать, тогда составляющие партикулярный или дружеский совет Государя Императора с помянутыми двумя, князь Черторижский и г. Кочубей, люди, ни государства, ни дел гражданских основательно не знающие¹, то хотя бы можно было в нем важные недостатки заметить, о которых ниже, при удобности, помянется; но как уже было дело сделано, то Державин и отозвался, что он ничего против подписанной Его Величества воли сказать не может. Министрами были сделаны: иностранных дел граф Воронцов, помощником его князь Черторижский; финанс-министром граф Васильев, помощник г. Гурьев: коммерц-коллегии граф Румянцов; внутренних дел г. Кочубей; военных сухопутных сил г. Вязмитинов; морских сил г. Мордвинов, помощник у него г. Чичагов; просвещения граф Завадовский, помощник его г. Новосильцов, который отправлял должность и правителя канцелярии сего комитета; юстиц-министром Державин. На другой день было собрание сего министерскаго комитета у графа Воронцова, яко старшаго члена. Оно было так-сказать для пробы, каким образом заниматься ему производством дел в личном присутствии Государя Императора. Державин тут же открыл свое мнение, что без основательных инструкций или наставлений для каждаго министра по его должности не будет от сего комитета в государственных делах никакой пользы, ни успеха, а напротив будут впадать в обязанности один другаго, перессорятся, и все падет в безпорядок, что к несчастию и случилось, о чем далее объяснится; но господа сочлены все возстали, а особливо граф Воронцов, против сего мнения, сказав, что в инструкциях на первый случай нет нужды, а что со временем оныя можно дать.

Итак вскоре после того на сем основании открыт министерский комитет в личном присутствии Государя Императора, который собирался, как и ныне, по два раза в неделю, именно по вторникам и пятницам, во дворце, во внутренних комнатах Государя. В первое самое собрание Державин то же самое, как выше, объявил, что без инструкций не можно с пользою действовать сему комитету, что и записано по просьбе его в журнал; но прочие господа сочлены объявили тоже, чтоб по времени сочинить их. Державин в непродолжительном времени и еще напомнил о том. Как Государь уже говорил, что в том почти нужды нет, говоря, что он тем своим манифестом никакой отмены не сделал в производстве дел, Державин тотчас противное доказал, так что все например коллегии только именем одним существуют, а не делом, ибо без всякаго разсуждения должны исполнять министерския предложения или повеления, даже так, что ежели бы было что явно от министра предложено против законов и польз государственных, то коллегии и никто из членов никуда не могут протестовать против онаго, но записать только у себя в журнал. Против сего никто не мог ничего возразить, то Государь и приказал подать каждому министру свое мнение, на каком основании быть их инструкциям или что они в себе содержать должны, дабы не впадать во власть другаго. Державин ответствовал, что поелику в манифесте о министерстве именно сказано, чтоб юстиц-мини-стру поступать по должности генерал-прокурора, то он в сей должности и имел свою инструкцию и ни в какой другой не имел надобности, пока других министров должности или инструкции изданы не будут; а когда оныя издадутся, тогда он и увидит пределы своей обязанности, а равно и других, до какой степени чья власть простирается. Поелику же по должности генерал-прокурора, о коей в манифесте сказано, власть и обязанность его простирается, яко око государево, на все дела гражданский и государственный, то он и будет действовать до издания новых по оной. А между тем, чтоб в делах замешательства не было и господа прокуроры не входили бы до них в непринадлежащее, то нужным он находит дать ордера прокурорам, каким образом им относительно министров поступать, которые с апробации Его Величества в присутствии министерскаго комитета учинены и даны были от 26-го октября 1802 года и разосланы к исполнению по всей Империи.

Таким образом и пошло кое-как течение дел относительно правления государства чрез министерский комитет; но как Сенат отменен не был и, по-видимому, оставался не токмо в прежней форме, но и силе, то и пошла путаница день от дня более. Например, закон Петра Великаго и Екатерины II говорит, что Сенат не имеет власти сам собою распоряжать государственными суммами сверх 10,000 рублей; но тут, без всякаго уважения какого-либо государственнаго места или совета и остережения прокуроров, подавали сами от себя министры доклады Государю о миллионах, который их и конфирмовал, и уже сего исправить не можно было, а потому и зачали министры тащить казну всякий по своему желанию. Державин первый таковой доклад усмотрел поданный от господина Кочубея и остановил-было его в Сенате; но как на то благоволения Императора не последовало, то и должен был замолчать с неприятностию. Равным образом зачали заключать министры контракты, сверх власти им данной, на превосходныя суммы, без уважения Сената, как-то г. Чичагов на поставку провианта в морской флот с купцом Косиковским сделал контракт без торгов и публикаций на несколько миллионов, против чего также спорил Державин, но и на это Государь не соизволил: то и стали сами по себе приходить законы в неуважение день от дня более, и правительство несколько ослабевать и разлучаться, как и от того, что прежде важныя места занимались и награждались знатными чинами по представлению герольдии и по докладу Сената Государю, а тут все то пошло по прихотливой воле каждаго министра, в коих распоряжения не токмо по генеральному регламенту никто не должен был вмешиваться, но и генерал-прокурор, то и спала с господ министров всякая обузданность, а потому и забота. Стали делать, что кому захотелось. Хотя в министерских комитетах и докладованы были дела, но без всяких справок и соображений; а потому в присутствии Императора заводить споры без точнаго осведомления было не ловко, да и не пристойно о том говорить, о чем достоверно не знаешь, то также все дела потянули ко вреду государства, а не к пользе. Например:

I-е. Предложено было от финанс-министра по лесной части, чтоб казенные леса измерив, привести просеками в геометрические фигуры, а годныя деревья для корабельнаго строения перечесть, как во Франции и других иностранных землях. Державин, судя по пространству Российской Имнврии, говорил, что этого сделать не можно; сверх того, при производстве произойдет от того множество епоров и разорения крестьянам, а более казенным от взяток, как то более, чем при генеральном межевании случилось, а со временем, когда умножится народонаселение, то это само но себе выдет: споры будут от того, что захотят под леса отводить, дабы сделать правильную геометрическую фигуру, пахотныя земли, другие будут до того не допускать, и в сем случае непременно произойдут срывы и взятки; что пересчитывать деревья почти нет возможности, да и пользы от того не выдет; что измерение сие продолжиться может несколько лет и едва ли в жизнь нашу окончится, а удобоисполнительнее и полезнее будет держаться в сем случае постановлениев Петра Великаго, что казенные леса отвести к одним местам при судоходных реках и окопать их валом, назвав заповедными рощами, которыя приумножить в удобных местах посадкою; при казенных же селениях, заклеймя, отдать сберегать ,леса самим крестьянам, обязав их подпискою и штрафом за вырубку, а именно отдачею виновнаго в рекруты, а вахтмейстеров отменить, потому что известно, как злоупотреблениями их более изводится леса, нежели сберегаются; для партикулярных деревьев, годных для корабельнаго строения, назначить порядочные цены; то будут сами помещики для прибыли своей их беречь. Словом, по сему спору положено сделать пробу сперва только по одной Новогородской губернии, чтоб измерить и привесть леса в правильныя геометрическия фигуры, то есть в циркули, квадраты, треугольники и прочее, что и предписано; однакож по сие время чрез 10 лет и одного уезда не сделано по неудобности, что в сей губернии леса почти все на болотах, из чего выходит, что надобно прежде осушить болота, а потом уже приступить к измерению и описи.

II-е. Внутренний министр предложил, чтоб дозволить Иезуитам вводить католическую веру и даже преклонять в оную чрез миссионеров магометанские и идолопоклоннические народы, обитающие в Астраханской, Оренбургской и сибирских губерниях. Державин говорил, что довольно терпимости вер, какова оная существует теперь в Империи, а делать католическую владычествующею неприлично достоинству Империи, что может потрясти дух народа и произвести со временем мятежи и возмущения, каковы были во Франции и в Немецкой земле; но лучше бы приложить старание о посылке миссионеров к иноверным идолопоклонническим и магометанским народам, дабы их привесть в религию Греческаго исповедания, как делал царь Иван Васильевич, и приучить их к хлебопашеству и прочим обычаям и нравам коренных русских подданных, что бы умножило силу и твердость Империи, и как к мнению Державина пристал граф Румянцов, то Кочубеево по сей материи и не принято к производству.

III-е. От иностраннаго министра графа Воронцова предложено было объявить Шведам войну за то, что чрез пограничную реку Кюмень выкрасили они весь мост не пестрыми красками, как у нас все казенныи здании красятся, черною и белою шахматно, но одною своею; но Державин и граф Румянцов противуполагали, чтоб прежде переписаться с министериею, чем открыть вдруг военныя действия за такую безделицу, может-быть от недоумения нижних чинов происшедшую, с чем и согласились, приказав однако до получения ответа приготовиться некоторым полкам к походу, а некоторым и сделать движение.

<...> Словом, по таковым с одной стороны министров безпорядкам, а с другой, то есть Державина, безпрестанным возражениям и неприятным Государю докладам, и стал он скоро приходить час от часу у Императора в остуду, а у министров во вражду.

Наконец нижеследующее приключение обнаружило первое их против него покушение. Министр военных сил г. Вязмитинов докладывал по воле Государя Императора, что унтер-офицеры из дворян, а особливо из Поляков, никак не хотят служить, всячески отбывая от службы, так что едва успевают вступить в оную, то уже и просятся в отставку. Положено было, Чтоб подтвердить указ Императора Петра III и потом Екатерины II, чтоб дворян, не дослужившихся обер-офицерскаго чина, прежде 12-и лет службы их в отставку не увольнять. О сем состоялся указ, помнится в декабре месяце, который в Сенате без всякаго сумнения или замечания прочтен и записан.

Девять дней прошло, как о том никто не говорил; наконец в пятницу, как в день общаго собрания, поднес Державину обер-секретарь мнение графа Потоцкаго², по тому указу последовавшее, сказывая, что он его принять без его повеления не смеет, как по самому его содержанию, так и потому, что уже в общем собрании дело сие кончено, то есть указ принят и отослан в военную коллегию для исполнения. Державин, разсмотрев мнение и увидя, что оно написано не токмо дерзко против Сената, который непристойными выражениями разруган, но и против Государя неприлично, который как бы в каком народном правлении сравнен со всеми гражданами, и тому подобныя нелепицы, не соответствующия законам, то Державин, не приказав его записывать, оставил у себя. В следующее воскресенье, как в день докладной, представя то мнение Государю, доложил, что он таковой непристойной и законам нашим противной бумаги принять не может: то как Он соизволит? Государь, как видно, знал о сем мнении, и едва ли не с позволения его оно написано, ибо тогда все окружающие его были набиты конституционным французским и польским духом, как-то граф Черторижский, Новосильцов, Кочубей, Строганов, а паче всех и как атаман их, граф Воронцов, который, как уже выше сказано, в Сенате при разсуждении о правах онаго, вводил мнения аристократическия или ослабляющия единодержавную власть Государя; но не был же тому противным, сколько видно было, и граф Валериан Зубов бывший тогда в Совете и в уважении Императора: то Он и отвечал на доклад Державина весьма резко, сими точно словами: "Что же? мне не запретить мыслить, кто как хочет! пусть его подает, и Сенат пусть разсуждает" Державин докладывал, что таковыя мнения приводят ocoбу Его и правительство в неуважение, что можно подавать мнение, но в свое время и согласно законам. Государ! ответствовал: "Сенат это и разсудит, а я не мешаюсь Прикажите доложить". В следующую пятницу докладывано, и как вся партия, хотевшая ослабить или разделить власть самодержавнаго Императора, а привлечь ее к министерству и Сенату, то и возстал такой крик, что и сладить было не можно; словом, что все одобрили мнение графа Потоцкаго, сказав, чтоб против имяннаго указа, принятаго уже Сенатом, в опровержение его подать Государю до клад: чтоб дворянство служило или не служило, отдать ему на волю. Один только сенатор Шепелев, будучи хороший приятель Державину, подошед к нему, спрашивал тихонько, что делать, которому он шепнул, чтоб oн не соглашался с революционными мыслями, а держала бы старых законов, который так и сделал; да опосле, по совету Державина же, сенатор Ананьевский при подписи журнала объявил, что он отступает от своего прежняго мнения, а присоединяется к Шепелеву. Державин в наступивший его докладной день донес о том Государю, что Сенат весь против его. Он так сильно встревожился, что побледнел и не знал, что сказать; но Державин успокоил его, сказав, чтоб он не изволил смущаться, а позволил ему отправлять его должность, как законы повелевают. Государь согласился, и генерал-прокурор должен был дать предложение Сенату, в котором разныя мнения сенаторов соглашались на точную силу законов; но, к несчастию, занемог простудою, так что не мог писать, а правитель его канцелярии и прочие письмоводцы или не хотели понимать его мыслей, боясь сильной противной партии, или не умели изобразить их по его желанию. Болезнь, сколько сама собою, или от чрезвычайной чувствительности и потрясения всех нерв, — что российский Сенат не токмо позволял унижать себя пришельцу и врагу отечества, но еще, защищая его, идет против своего Государя и тем самым кладет начальное основание несчастию государства, допуская засевать семя мятежей или революции, подобно французской, — так умножился, что Державин не мог написать мнения, по неоднократным присылкам графа Валериана Александровича Зубова, князя Александра Николаевича Голицына и наконец Новосильцова, из которых первый был сперва на стороне Потоцкаго, но когда Державин объяснил ему, что сим Поляки хотят разстроить нашу военную (силу), дабы, изнежив дворянство, сделать его неспособным к военной службе, следовательно к защите отечества; ибо без офицеров и генералов-дворян военная наша сила исчезнет, а мы рано или поздно, таковым ухищрением, будем добычею врагов наших. Что же касается до того, что отцы и матери ропщут, что дети их должны будут служить 12 лет в унтер-офицерах и что это для них унизительно и несносно, то он ему объяснил прямую силу указа, в котором сказано, что недослужив-шихся до обер-офицерскаго чина унтер-офицеров прежде 12-и лет не отставлять, но кто будет обер-офицером, тех позволено отпускать из службы чрез год, и как чрез все царствование Екатерины сей закон не отменялся и дворянство себя утесненным не считало и выходило из службы под видом болезней, когда хотело и нужды в том не имело, ибо прежде гораздо 12-и лет дослуживались до обер-офицерских чинов, а особливо в гвардии. Да ежели и чрез 12 лет кто получит офицерское достоинство, то никакого в том притеснения нет, ибо в самые вышние чины государства довольно еще время остается доступить, как то своим собственным опытом доказал Державин, что служа 42 лет в унтер-офицерских чинах, дошел до генерал-прокурорскаго чина; то граф Зубов, по таковом объяснении, и отступил от прежняго своего (мнения) и был согласен с Державиным. Как он, по облегчении своем, написал кое-как свое предложение Сенату, но не мог еще сам выезжать, то приезжал к нему он, граф Зубов, от Государя и требовал заготовленное его предложение, прежде отсылки в Сенат, на разсмотрение Его Величества. А как оное было хотя справедливо, но слишком горячо написано противу Потоцкаго, то и получил обратно с почерпением некоторых строк, с таким приказанием, чтобы предложение было поскорее дано Сенату, дабы унять молву народную, разносящуюся по сему случаю с разными толками. Но как Державин не совершенно еще от болезни оправился, и доктора ему не позволяли выезжать, ибо к простуде, от чрезвычайнаго огорчения на подлый поступок Сената, разлилась желчь, то чуть-было не умер; а потому и нашелся он в необходимости препоручить предложение свое представить Сенату, как старшему обер-прокурору перваго департамента, князю Александру Николаевичу Голицыну³.

Между тем в продолжение сего времени мнение графа Потоцкаго дошло в Москву, которое там знатное и, можно сказать, глупое дворянство приняло с восхищением, так что в многолюдных собраниях клали его на голову и пили за здоровье графа Потоцкаго, почитая его покровителем российскаго дворянства и защитником от угнетения; а глупейшия или подлейшия души не устыдились бюсты Державина и Вязмитипова, яко злодеев, выставить на перекрестках, замарав их дермом для поругания, не проникая в то, что попущением молодаго дворянства в праздность, негу и своевольство без службы, подкапывались враги отечества под главную защиту государства. Голицын представил Сенату предложение генерал-прокурора, которым он соглашал давших разныя мнения на единомыслие; но, будучи человек молодой и неопытный, не умел сберечь совершенно порядка законнаго, то есть не приказав сбирать голосов с младших, тем допустил возвысить свой голос или наперед вызваться господина Трощинскаго, как главнаго предводителя противной партии, своим мнением, прежде нежели было разсуждаемо и прежде нежели было ему должно; чем безголовых или, лучше, бездушных сенаторов, то есть глупцов и трусов, привел в смятение и безгласность, которые потом пристали к тем, которые себя объявили с Трощинским согласными, кроме однако двух, Шепелева и Апаньевскаго, и третьяго, Гурьева, который отозвался ни в ту, ни в другую сторону. Министры все, сколько можно было догадаться, ничем не отозвались из политических видов, потому что с одной стороны их согласие было уже на представление Вязмитинова в министерском комитете, а с другой главнейшие из них, как выше объяснено, желали аристократическаго правления, то есть чтоб усиля Сенат, в оном господствовать. Поелику же таковое разногласие сенаторов и после согласительное предложение генерал-прокурора по силе законов требовало особой процедуры, то есть, чтоб вносились мнения сенаторов и предложение генерал-прокурора, без всякаго приговора, на разсмотрениеИмператорскаго Величества, а потому, по выздоровлении Державина, выехал он в наступившую пятницу в Сенат, и как по обыкновению стали подписывать журнал прошедшаго собрания, то и требовали сенаторы противной партии, — разумеется, горланы или крикуны, Алексеев и прочие, — чтоб был написан приговор по их мнению, и даже давали о том приказание обер-секретарю; но как по законам канцелярия Сената непосредственно состояла под управлением генерал-прокурора, без апробации котораго не могли приговоры быть ни поднесены к подписанию сенаторов, ни после подписания отданы к исполнению, то обер-секретарь, не могши сам собою исполнить приказания сенаторов, докладывал генерал-прокурору пред всеми вслух, что он прикажет, писать ли приговор. Державин ответствовал: "Поступить по законам, внести ... дело без приговора для представления Его Величеству". Так ответствовал Державин. — "Нет", закричали несколько сенаторов: "мы приказываем, пиши приговор". — "Этого нельзя", возразил Державин. Тут Алексеев и Строганов возопили без всякой пристойности: "Как, нас не слушают! мы вам приказываем написать приговор". Державин, видя такое неистовство и песведение законов, возвыся голос, сказал: "Его Величество изволил приказать взнести все дело без приговора на его разсмотрение". — "Как, Его Величество?" закричали Строганов и Алексеев: "клевета! клевета!" — "Нет, не клевета", с твердым голосом сказал Державин протоколисту: "запиши все происшествие в журнал". После сего все оробели и замолкли. Державин на сей непредвидимый случай хотя не имел точнаго имяннаго повеления Государя Императора; но как закон именно повелевал взносить таковыя спорныя дела, без приговоров, к Императорскому Величеству, то чтоб устранить мятеж сенаторов, он, опершись на сказанный закон, объявил волю Императора сам собою, поелику ей инаковой не признавал быть, как согласной с законом, что он все после и пересказал Государю и получил от него благоволение. Подобное сему малодушие и несведение законов показал Сенат и при сем первоначальном предложении генерал-прокурором мнения графа Потоцкаго.⁴

Неизлишно почитаю, как несколько смешное приключение, распространить сие подробнее. Когда назначено было собрание для выслушания того мнения, то сказано было в повестках, что сзывается Сенат для выслушания некотораго государственнаго дела. Почему и велел Державин приготовиться канцелярии Сената с возможным уважением и припасти нужное, а между прочим и молоток деревянный Петра Великаго, хранящийся в ящике на генерал-прокурорском столе, и песочные часы, которые Он употреблял во время слушания важных дел таким образом: когда начинали читать дело, то он ударял по столу молотком, давая чрез то знать, чтоб обращено было внимание к выслушанию читаемаго и никаких бы посторонних разговоров во время чтения не происходило; а когда оканчивалось чтение, то он приказывал секретарю, который производил дело, сбирать голоса, начиная с младшаго, которые давали сенаторы письменные или словесные, по собрании коих читались оные в слух; и если открывалось несогласие, тогда он, по генеральному регламенту, давал час на разсуждение или на диспут, и для того-то поворачивал часы верхнею скляночкою на низ и смотрел, покудова из верхней в нижнюю перекатится весь песок, что означало час. Тогда ударял молотком по столу, давая тем знать, чтоб перестали спорить, садились бы нa места свои и давали решительные голоса, которые протоколистом записывались, и буде были согласны, то таким образом и решалось дело; ежели ж были разные, то его голос или имянной указ совершенно оканчивал дело. Так поступал и бывший при нем генерал-прокурором граф Ягужинский, когда не присутствовал Государь в Сенате. Было ли после его такое употребление молотка и песочных часов — неизвестно; многие однако говорили, что не было. Державину разсудилось оные употребить, дабы придать более уважения делу, коим так-сказать боролось монархическое правление с аристократическим. Первое защищал генерал-прокурор, удерживая единодержавную власть при Государе, а второе Сенат, присвоивая некоторую часть власти себе в том разуме, что ежели он в праве всегда будет на имянные указы делать цензуру или свои примечания и входить о том с докладом к Императорскому Величеству (ибо хотя законами Петра Великаго и Екатерины Второй и позволено Сенату входить с докладом к Государю в сомнительных случаях, когда какой закон или указ неясен или неудобоисполнителен или вреден государству; но иначе сего не делывалось, как чрез генерал-прокурора, с докладу Императорскаго Величества собрать коллегии и трактовать с важною осмотрительностью и уважением предстоящих сумнений, что положено будет, входить с докладом и испрашивать повеления, которое уже безмолвно исполнено, а не так, чтоб одному Сенату самому собою, не чрез генерал-прокурора, дана была власть подавать таковые доклады): — сие бы было уже почти аристократия. Словом, когда было предложено помянутое мнение Потоцкаго и дан был час на диспут, то сделался великий шум: сенаторы встали с своих мест и говорили между собою с горячностию, так что едва ли друг друга понимали, и прошел час, на диспут данный. Державин несколько раз показывал часы, просил, чтоб садились на их места и давали свои голоса; но его не внимали. Тогда седши на свое место за генерал-прокурорский стол, ударил по оному молотком. Сие как громом поразило сенаторов: побледнели, бросились на свои места, и сделалась чрезвычайная тишина. Не знаю, что было этому причиною, — не показалось ли им, что Петр Великий встал из мертвых и ударил своим молотком, к которому, по смерти его, никто не смел прикоснуться. И по городу были о сем простом и ничего не значащем случае многие и различные толки: по обыкновению, недоброжелатели толковали в невыгодную Державину сторону, говоря, что будто он на сие не имел права и что тем присвоил себе право Государя; но как Державин никаких против Императорскаго Величества намерений не имел, а напротив того защищал его самодержавную власть и молотком ударил только для того, чтоб разбредшихся сенаторов и шумящих усадить скорее на их места и побудить к даче их голосов, то сами по себе все пустые толки исчезли.

При докладе Государю о всем происходившем по сему делу в Сенате, Державин несколько раз внушал ему, что, защищая его права, как генерал-прокурор, много он себе новых наделал злодеев, и что не преминут его всячески очернивать и приводить к нему в немилость; но Государь всегда уверял его, что он его не выдаст и чтоб он отправлял свою должность, не боясь никого, по законам. Но противная сторона, как-то окружавшие Государя поляки и польки, сильным образом и непрестанно работали по сему делу, покудова оно производилось в Сенате, уменьшая его важность и оправдывая Потоцкаго и сенаторов, против его власти возставших, так что Державин приметил его гораздо умягченным против них и переменившим его мнение против того, когда ему он первоначально доложил, что все согласились с мнением Потоцкаго; тогда он с негодованием сказал: "Я им дам себя знать". Таким образом внесено было дело сие с разными мнениями без приговора к Государю. Долго он его один, или с кем-либо из ближайших ему советников, как-то: Черто-рижским, Новосильцовым, Кочубеем и Строгановым, разсматривал, не говоря с генерал-прокурором ни одного слова, из чего и познавал он, что противная сторона взяла перевес. Наконец, на Фоминой уже неделе, позволено было предстать депутации Сената для объяснения сего дела пред Государем, как о том в праве сего правительства, при министерском манифесте изданном, узаконено было, которое при преемнике Державина, князе Лопухине, отменено. Со стороны Сената избран был для объяснения сего дела г. Трощинский, который в то время отправлял должность статс-секретаря, и граф Строганов, а Державин один защищал сторону генерал-прокурора. При вступлении в кабинет к Его Величеству, часу в 7-м ввечеру, хотя еще светло было, но неизвестно для чего гардины у окон были завешены, и горели свечи. Великая везде была тишина, и Государь один дожидался. Принял весьма важно сам, при письменном столе, и депутации (приказал) садиться, не говоря никому ни одного слова. Потом приказал Трощинскому читать бумаги, то есть мнение Потоцкаго, резолюцию Сената, предложение согласительное Державина и наконец последнее сенатское мнение. По выслушании встал, весьма сухо сказал, что он даст указ, и откланялся. Предполагаемо было, что при таковых депутациях Государь будет входить во всем подробности дел, то есть с тою и другою стороною объясняться; но как этого тогда, да и после, как слухи носились, никогда ничего не было, то и весьма хорошо, что оне отменены, ибо никакой пользы не приносили и истины не могли в полном ея свете открывать Государю, которая по большой части зависит от чистосердечия и безпристрастия докладчика.

Дела текли по-прежнему, и хотя с тех пор не примечал Державин в Государе прежняго к себе уважения, однакоже не видал и недоверенности. Спустя некоторое время, к великому всех удивлению состоялся по Потоцкому делу неожиданный указ, которым не токмо сделано уважение Сенату и законам, согласно предложению генерал-прокурора, но вовсе у него отнято право входить с докладом к Императорскому Величеству по его в состоящихся указах сумнениям. В мае месяце докладывал Державин Государю правила третейскаго совестнаго суда, им сочи-ненныя, над которыми трудился несколько лет по многим опытам третейскаго судопроизводства, и посылал по многим своим приятелям, знающим законы, для примечания. Государь, выслушавши оныя правила, вскочил с восторгом со стула и сказал: "Гаврил Романович! Я очень доволен, это весьма важное дело". Однакоже те правила и по сие время не выданы к исполнению. Слышно было, что г. Новосильцов их не одобрил, по недоброхотному отзыву окружающих его подьячих, Дружинина и прочих, для того что они пресекали взятки и всякое лихоимство, что было им не по мыслям; ибо тогда бы царство подьяческое прошло. Однакоже при прощании с Державиным, как ниже о том увидим, Государь побожился, что он те правила введет в употребление. В мае месяце в том году, то есть 1803-м, путешествовал Государь в Лифляндскую губернию, а с ним г. Новосильцов и граф Черторижский, и как они были враги Державина, то, будучи с Государем не малое время так-сказать в уединении, и довершили они Державину свое недоброжелательство разными клеветами, какими именно — неизвестно; но только из того оное разуметь можно было, что Державин, будучи во время отсутствия Императора отпущен в новогородскую свою деревню Званку на месяц, не мог за болезнию к приезду Государя возвратиться, то писал к князю Голицыну, прося доложить, что замедление его происходит от болезни, но что он однако скоро будет. На что по приезде получил отзыв, что Ему нет в нем нужды, хотя бы он и вовсе не приезжал. Державин хотя почувствовал сим отзывом неблаговоление себе Государя, но терпеливо снес оное, стараясь, сколько сил его было, исполнять наилучшим образом свою должность.

С того времени приметным образом холоднее обращался Государь с Державиным. Однакоже дела шли своим порядком, им утвержденным в Сенате, весьма поспешно и безпристрастно, что может засвидетельствовать и поныне вся публика, так что он имел удовольствие видеть, что в общем собрании иногда в одно заседание по 4 дела решено было. В июле месяце, на Каменном острову, в министерском комитете читано было по внутреннему министерству графом Кочубеем сочиненное господином Сперанским образование внутренняго министерства, и как оно писано было, кажется, более для того, чтоб показать большое сведение в старинных учреждениях разных наших присутственных мест, приказов и контор, а не с тем, чтоб принесть государственную пользу, как то и оказалось после, что все учреждаемое господином Кочубеем и господином Сперанским было несообразица с настоящим делом⁵: то и было оно преогромное сочинение, чтением котораго занимались более 4-х часов; но как никто никакого толку не понял, что и для чего предполагалось, то и просили Государя, чтобы позволено было каждому министру на дом взять и разсмотреть сие сочинение. Император позволил; таким образом пошло оно по рукам министров, и наконец, чрез несколько недель дошло до Державина, июля 22-го числа, то есть в день рождения Государыни Императрицы Марии Федоровны, поутру, когда сбирался он к ней для поздравления в Павловск. Там, увидавшись с ним, г. Кочубей спросил, получил ли он учреждение его департамента. — "Получил". — "Пожалуйте, пришлите мне его на час нечто поправить: я тотчас к вам возвращу". — "Хорошо". Вследствие чего, возвратясь из Павловска, при кратком письме, в котором сказал, что он еще его не разсмотрел в подробности как должно, по требованию его возвращает, с таковым только по краткости времени замечанием, что если ни один архитектор без основания или фундамента не строит здания, то кажется ему, что без основания или инструкции — и учреждения департамента писать не можно; но когда он ему пришлет, то не оставит он подробных сделать примечаний. Спустя недели две, вдруг в министерском комитете, неожиданным образом, в присутствии Государя читают то письмо, с таковым тоном, что будто я не хотел разсматривать сочинение г. Кочубея и негодую на то, что толь долгое время не даются инструкции министрам. Государь, по прочтении письма, с неудовольствием отозвался: "Что вы меня побуждаете так скоро дать вам инструкции, когда вы сами чрез полгода не могли подать мне своих мнений, что по каждой части надобно". Державин встал и доложил Государю, что он отнюдь не с тем намерением писал к г. Кочубею, чтоб побуждать Ваше Величество писать инструкции, а думает, что без них никаких департаментов министерства учреждать не можно. Государь сухо ответствовал: "Я дам инструкции"; однакоже и по сию пору, можно сказать, их основательных или подробных нет. Таким образом гг. министры подыскивались во всяких безделках под Державина и его оклеветывали, а особливо граф Кочубей, потому что должность внутренняго министра по судебным делам, а особливо по губернскому правлению, непрестанно сталкивалась с генерал-прокурорскою обязанностию, или шли так-сказать смешанно с прямаго пути сбиваясь, перемогая друг друга пронырствами и ухищрениями. <...>

Выше уже видно, что Государь около сего времени час от часу холоднее становился к Державину; но началось внутреннее его к нему неблагорасположение сперва обнаруживаться тем: Первое. В одно время, при докладе по какому-то частному письму, увидев число на нем прошедшаго месяца, сказал, что "у вас медленно дела идут". Державин ответствовал: он смеет удостоверить, что в Сенате ни при одном генерал-прокуроре так скоро и осмотрительно дела не шли, как ныне, что их в общем собрании в одно присутствие иногда решается по 4, и жалоб на оныя нет. — "Но вот это письмо доказывает, что так замедлилось", возразил Государь с неудовольствием. — Что касается до частных писем, сказал Державин, то это не его дело. — "Как, не твое дело?" с негодованием спросил Император. — "Так, Государь! это дело статс-секретарей: они, по частным письмам собрав справки или сделав с кем надлежит сношение, должны докладывать Вашему Величеству и писать по ним ваши указы, а генерал-прокурорская обязанность состоит прилежно смотреть за Сенатом и за подчиненными ему местами, чтоб они решали дела и поступали по законам: так при покойной Вашей бабке было. Я был сам статс-секретарем, и очень это знаю, что не затрудняли такими мелочьми генерал-прокурора". — "Но при родителе моем так учреждено было". — "Я знаю; но родитель Ваш поступал самовластно, с одним генерал-прокурором без всяких справок и соображения с законами делал, что Ему было только угодно; но Вы, Государь, в манифесте при вступлении на престол объявили, что вы царствовать будете по законам и по сердцу Екатерины: то мне не можно иначе ни о чем докладывать Вам, как по собрании справок и по соображении с законами, а потому и не могу я и сенатския и частныя дела вдруг и поспешно, как бы желалось, обработывать и Вам докладывать. Не угодно ли будет приказать частныя письма раздать по статс-секретарям?" — "Ты меня всегда хочешь учить", Государь с гневом сказал: "я самодержавный Государь и так хочу".

Второе. В один день говорит: "Как это у вас дела исполняются, а канцелярия ваша об них не знает?" — "Не понимаю и не знаю, Государь", сказал Державин: "позвольте о том мне справиться, какия бы то были дела, которыя исполнены, прежде нежели канцелярия о них знала". Державин справился и нашел, что в самой вещи несколько было таких дел, которыя уже по исполнении их отданы были к записке в регистратуру канцелярии, например, доносы о похищении казначеями казны, о заговорах и умыслах на особу Государя и о прочем, по которым, с докладу Его Величества, писано было секретно к кому надлежало собственною рукою Державина, чтоб взяты были подлежащие меры, к захвачению похищения казны и заговорщиков, прежде нежели узнала о том канцелярия, для того что имели они и здесь в городе и по губерниям приятельския связи, чрез которыя происходила преждевременная разгласка, и виновные могли укрываться. Державин объяснил сии обстоятельства Государю, и он оправдал его поступки.

Третье. Министерския канцелярии имели между (собою) приятельские связи, и как большая часть производителей дел были из семинаристов, выбранные и пристроенные к их местам чрез господина Сперанскаго, который всеми или, как скрытою так-сказать машиною, двигал и руководствовал, так что какое у котораго министра, а особливо у Державина, было приготовлено к докладу дело им апробованное и положено в портфель, он уже знал, а потому, буде оно было изложено не по его мыслям или, лучше сказать, того триумвирата приближенных тайных советников, Черторижскаго, Новосильцова, Кочубея и Строганова и прочих коварных и корыстных, то и предваряем был Государь заблаговременно тайными побочными внушениями против справедливости и истиннаго существа того дела. Итак, когда Державин, а может-быть и другие когда приходили то и дело к Государю, то он, выслушав и не говоря никакой резолюции, приказывал оставлять те дела у себя на столе, которыя один или с теми советниками разсматривал или не разсматри-вал, то выходили несообразные с истиною, с законами и с пользою государственною законы и учреждения, а другия остались и по сие время без движения. Для сего ж, чтоб все знать происходящее у министров в канцеляриях, подкуплены были из самых их служителей, людьми, которые доводили до сведения Сперанскаго и прочих все, что узнали. Таким образом внушено было Государю и вышеписанное обстоятельство, что известны были некоторый бумаги в канцелярии министра юстиции прежде исполнения оных. Словом, помянутыя недоброжелательствующие Державину министры сами или их угодники употребляли все низкия, подлыя и коварныя средства в чем-нибудь подловить Державина, так что выкрадывали бумаги из канцелярии, как-то, например, г. Трощинский сообщил к нему подписной имянной указ о произведении в чин однаго служившаго под начальством его в почтовом департаменте чиновника. Державин, получа оный, по заведенному порядку отдал для записки и отсылки в Сенат директору его канцелярии Колосову. Сей дурной человек или, прямее сказать, бездельник неумышленно его потерял, или по открывшимся после дурным его поступкам соглашусь лучше верить, что нарочно его уничтожил, дабы (не смотря на то, что предательски) выказать лучше безпорядок канцелярии, хотя оный наиболее от него зависел, и неисправность канцелярии, в которой, как выше видно, Государю хотелось Державина обличить. Несколько недель спустя, Трощинский пишет Державину, что он не видит исполнения помянутому указу. Державин справляется, не находит онаго. Спрашивает директора: он отрицается, говоря, что не получал. Дежурйый канцелярский служитель уличает его, что он подносил пакет министру, а сей, раскрыв пакет, отдал его директору, у котораго он в руках его видел; но сей с клятвами отрицается, что ни от кого не получал и не видал. Итак мог бы он его предать суду; но как рекомендован он был не токмо от графа Валериана Зубова, котораго Державин любил и считал себе другом, но и от самого Государя, то он о сем происшествии и докладывал ему, объясняя и прочее его дурное поведение, что он обращается безпрестанно в карточной игре и в пирах, а к должности ни мало не прилежит, то не мудрено и канцелярии быть неисправной, потому что директор вовсе должностию своею не занимается, и просил, чтоб позволил переменить его; но Государь промолчал на то и подписал другой указ о помянутом чиновнике; потом сказал, чтоб он ему сделал выговор. Из сего понял Державин, что он Колосова покровительствует, а может быть и нарочно ему его рекомендовали такого, чтоб чрез него тайным образом Сперанскому и прочим ведать, что происходит в канцелярии министра юстиции, как о том выше явствует. Такой же бездельник был Колосовым рекомендованный управляющий по юстицкой части некто Лавров, который ныне действительный статский советник, кавалер и директор Тайной канцелярии⁶. Он выкрал важныя бумаги, которыя, при смене Державина с министров, не могли найти по делу Лазаревича о драгоценном брилианте, находившемся в скипетре Императора, что он обманом присвоен был Лазаревичем от некоторых персиян, по наследию от своей матери получивших сей камень, от времени шаха Надира ей доставшийся, у тех персиян нагло отнял тот камень, дав им другой поддельный, из чего происходило дело по нижним правительствам, а наконец и в самом Сенате, где все доказательства и улики бедных персиян, по выбытии Державина из министерства, уничтожены. Лазаревич оправлен, и они едва ли куды в кибитках не отосланы. Сие вопиющее дело Бог разсудит; но когда (бы) был Державин министром, то не допустил бы он утеснить сильной стороне людей безсильных.

Как бы то ни было, подобныя дела и обстоятельства делали много недоброжелателей Державину и, внушениями на него разными, Государя к нему остужали, что он и сам с своей (стороны) добавлял, держась сильно справедливости, не отступая от нея ни на черту, даже в угодность самого Императора. Скажем несколько тому примеров. Государь, в угодность своей фаворитке Нарышкиной, которая покровительствовала графа Соллогуба, против законов приказал от жены его отобрать имение, отданное им ей записью, и наложить опеку без всякаго в нижних судебных местах о том производства. Как это было против коренных законов и самого Его о министерстве манифеста, которым точно запрещено в Сенате не производить дел, не бывших в суждении нижних инстанций, а также имений, кроме малолетных и безумных, в опеку не брать, то Державин выпйсал те законы и представил Государю, сказав, что он долгом своим почитает оберегать не токмо Его законы, но и славу. Но Государь, оставя дело у себя, дал несколько спустя дней о том указ; но Державин не контрасигновал его, так как не контрасигновал указов по упомянутому Потоцкому делу, по отрешению нижегородской уголовной палаты председателя от должности и без суда, по вольным хлебопашцам и прочим. Но о сих последних двух делах за нужное почитается упомянуть пространнее.

Г. Кочубей сообщил волю Государя, чтоб отрешить от должности председателя нижегородской уголовной палаты, не помню его фамилии, за то, что ассессор этой палаты с кем-то поссорился на улице, взят в полицию, и губернатор приказал его палками или, не помню как, наказать. Председатель отозвался, что это не его дело, что когда дело дойдет по уголовному суду до него, тогда он определит виновному наказание по законам. Губернатор за это прогневался и представил внутреннему министру на председателя якобы в непослушании. Между тем председатель просил о своей защите министра юстиции. Сей не успел еще ничего по сей просьбе сделать, как господин Кочубей докладывает, без всяких справок и сношения с министром юстиции, Государю, и получил от него повеление отрешить председателя от должности, о чем и объявил внутренний министр сообщением своим волю Государя. Державин, сообразя жалобу председателя с представлением губернатора и нашед последняго поступок не сообразным ни с законами, ни с справедливостью, передоложил Государю неосновательный доклад Кочубея. Государь сим был доволен; но чрез несколько дней опять получено государево повеление, чтоб он непременно заготовил указ об отрешении председателя и поднес бы к подписанию Его Величества. Тогда Державин, заготовив указ и поднося к подписанию, еще объяснил невинность председателя; но Государь, не вняв его представлению и не говоря ни слова, подписал. Державин, приняв сей указ и не контрасигнировавши оный, отослал его при письме г. Кочубею, в котором сказал: как по его докладу и ходатайству сей состоялся указ, то чтоб и изволил он его контрасигнировать, а он не может, видя невинность председателя. Кочубей представил письмо Государю, которое он прочетши, указ изодрал. Но неизвестно почему и как сие мог сделать господин Кочубей, что он чрез несколько дней (объявил) словесное имянное повеление в Сенате об отрешении того председателя. Хотя бы Сенату и не следовало его принять (первое потому, что Кочубей его объявил не по своей части, а по части министра юстиции, а второе, что председатели палат определяются на их места собственноручным подписом докладов сенатских Императорским Величеством; то объявленные словесные имянные указы и не имели по законам против подписных никакой силы); но однако из подлой трусости принял тот указ и председателя от должности отрешил, который однако год спустя после уже министерства Державина, приехав сам в Петербург, подавал письмо Императору, доказал свою невинность и незаконное его отрешение: отдана ему справедливость, и по желанию его дано полное жалование, и он от службы уволен. Вот большой частию как молодыми министрами производились дела.

Касательно вольных хлебопашцев, то сие таким образом случилось. Румянцов выдумал (смею сказать, из подлой трусости Государю угодить) средства, каким образом сделать свободными господских крестьян. Как это любимая была мысль Государя, внушенная при воспитании его некоторым его учителем Лагарпом, то Румянцов, чтоб подольститься Государю, стакнувшись наперед, смею сказать, с якобинскою шайкою — Черторижским, Новосильцовым и прочими, подал проект, чтоб дать свободу крестьянам от господ своих откупаться, хотя сего никогда запрещено не было, и на сем основании отпустил своих крестьян до 200 душ, которые, как после слышно стало, никогда не были его крепостными людьми, но вольные, отцом его покойным фельдмаршалом — с условием какого платежа или из милости на его землях вновь от Порты приобретенных, — поселенные. Государь проект сей, одобренный его молодыми тайными советниками, принял весьма милостиво или, лучше сказать, с радостию, что нашлося средство привести его любимейшую мысль к исполнению, передал оный Государственному Совету на разсмотрение или, лучше сказать, на исполнение. Все господа члены Совета, хотя находили сей проект неполезным, перешептывали между собою о том, но согласно все одобрили, как и указ заготовленный о том апробовали. Державин только один дал свой голос, что всем владельцам по манифесту 4775 года отпущать людей и крестьян своих позволено, а по указу царствующаго Государя 4801 году и снабжать отпущенных людей землями можно, следовательно никакой нужды нет в новом законе. Румянцов может освободить хотя всех своих людей и крестьян по тем указам (однако же того ни тогда, ни после не сделал), а на всех особым указом растверживать о мнимой вольности и свободе простому, еще довольно непросвещенному народу, опасно, и только такое учреждение наделает много шуму, а пользы никакой ни крестьянам, ни дворянам. Это мнение его записано в журнале Совета; но несмотря на то, Государь дал указ известный о вольных хлебопашцах. Когда к генерал-прокурору он прислан был, то, не посылая онаго в Сенат, поехал во дворец и представил Государю со всею откровенностию и чистосердечием о неудобности указа. Он вопросил: "Почему же он безполезен?" — "Не говоря о политических видах, что нашей непросвещенной черни опасно много твердить о вольности, которой она в прямом ея смысле не понимает и понять не может", ответствовал Державин: "но и по самому своему содержанию он неудобоисполнителен", — "Почему?" — "Потому что условливаться рабу с господином в цене о свободе почти невозможно; это такая вещь, которая цены не имеет, требуя со стороны господина только всего великодушия, а со стороны раба благодарности, а иначе всякия условия будут тщетны. Натурально, раб за свою свободу будет обещать все, что от него ни потребуют; а помещик, лишаясь крестьян и с ними своего доходу или, лучше сказать, своего существования, захочет иметь такой капитал за сию свободу, чтоб не токмо (не) разстроить, но и улучшить свое благосостояние. Из сего выдут неустойки в платеже условленных сумм, из неустойки дела и тяжбы, которых такое великое множество по долгам. Сверх того, гак правосудие в Российской Империи большею частью в руках дворянства, то дворянин, судя дело своего собрата, будет осуждать сам себя; из того другаго ничего не выдет, как подготовленное беззаконие: будут обвиняемы крестьяне и обращены по этому указу в прежнее их крепостное состояние или тягчайшее рабство, потому что помещик за причиненные ему хлопоты и убытки будет мстить. Сверх того, и государственное хозяйство неминуемо от сего учреждения потерпит как в сборе рекрут, так и денежных повинностей, ибо крестьяне, продав взятую ими у помещиков землю, могут переселиться на другия в отдаленнейшия страны Империи, где их сыскать скоро не можно, или по своевольству своему и лености разбрестися, куды глаза глядят, чтоб только не ставить рекрут и не платить никакой повинности, в чем они единственно свободу свою (полагают). Нижние земские суды или сельская полиция, по пространству в Империи мест жилых и пустых, удержать их от разброду не могут без помещиков, которые суть наилучшие блюстители или полициймейстеры за благочинием и устройством поселян в их селениях. Ежели же по доходящим иногда к Государю жалобам от крестьян на тиранскйе помещиков их поступки, на угнетение поборами и разныя насилия, как милосердному отцу невозможно не обратить внимания своего и не оказать правосудия, то к предупреждению таковых жалоб советовал Державин Государю пригласить не вдруг из всей Империи, а по частям из нескольких губерний губернских предводителей дворянства, которым дать милостивые рескрипты, похваля с одной стороны древнюю и новую службу дворян, а с другой изобразить дурные поступки с своими подданными некоторых помещиков, доходящие до престола, приложа оным экстракт из дел имеющихся в Сенате, приказав им найти средство и положить их мнение, какия в которых губерниях и уездах могут собираемы быть денежный или продуктами подати или отправляемы работы, потому что они не могут быть по положению различных мест одинаковы; а также и наказания телесныя, какия дома чинить и для каких отсылать в градския и сельския полиции. Предводители сие должны непременно будут сделать, следовательно они на себя сами сделают постановление, а на Государя ропоту не будет. Таким образом и крестьяне облегчатся в их участи, и правительство не будет иметь опасности от которой-либо стороны ропоту или неудовольствия". — Государь, выслушав сие представление от Державина, казался довольным, приказал указ свой отдать в Совет, дабы вновь был пересмотрен. Касательно же созыва дворянских предводителей, то сказал, что он о сем подумает, а из всех вдруг губерний сделать многолюдный вызов он находит неудобным и не безопасным.

Державин едва от Государя возвратился домой, располагаясь на другой день представить указ в Государственный Совет, как является к нему г. Новосильцов с повелением от Государя, чтоб указа не отдавать в Совет, а отослать в Сенат для непременнаго исполнения. Державин крайне сим огорчился и не знал, как тому помочь: то пришло ему в голову, что в правах Сената, напечатанных при министерском манифесте, и по коренным Петра Великаго и Екатерины II законам позволено сему правительству входить с докладом к Императорскому Величеству, когда какой новоизданный закон покажется темен, неудобоисполнителен или вреден государству: oто и желал приятельски о том сделать внушение кому-либо из господ сенаторов, чтоб он, при записке того указа Сената в общем собрании, подал мысли прочим сенаторам взойти в доклад к Государю, представя ему неполезность указа. Обращаясь мыслями на того и на другаго сенаторов, показался ему всех способнее, по престарелым летам своим и по знанию законов и польз государственных, Федор Михайлович Колокольцов, котораго он тот же день пригласив к себе на вечер, сообщил наедине свои мысли. Он, поняв всю важность предложения, охотно согласился оное исполнить. Державин остался спокоен, уповая, что в понедельник, при объявлении указа в общем собрании, положат войти с докладом о неудобности сего новаго закона. В сих мыслях, во вторник, яко в докладной день, быв у Государя, поехал в Сенат в полном удостоверении, что г. Колокольцов поступил, как обещал. Вместо того на вопрос ответствуют ему, что указ в общем собрании принят, записан и отослан в первый департамент для исполнения. Весьма он сему удивился. Подходит к Колокольцову, спрашивает его потихоньку: "Как, указ принят?" — "Так", отвечает он пересеменивая: "к несчастию, я сделался болен вчерась и не мог в Сенате быть". Поговоря, положили, что будто по разноречию в исполнении, внести паки в общее собрание. Как разсуждение было о том при обер-прокуроре князе Голицыне, посаженном в сие место, можно сказать, более не для соблюдения законов и настоящаго дела, а для тайнаго уведомления Государя, что в Сенате делается, и как он верно отправлял возложенную на него должность, обедая всякий день во дворце, то разсуждения Державина о сем указе, — в которых он говорил о безполезности и неудобности сего указа, сожалея о Государе, что он приведен на такое дело, которое не принесет ему ни пользы, ни славы, натурально что Голицыным слушаныя, — поехав во дворец, пересказал Императору; а как по вторникам всякую неделю, после обеда часу в 7-м, был во дворце в присутствии Императора министерский комитет, то Государь, посидев в нем не более часа, не очень весело кончил присутствие, и лишь только начали министры разъезжаться, то один из камердинеров Государя, подошед к Державину, сказал тихо, что Император зовет его к себе в кабинет. Вошед в оный, нашел его одного. Он тотчас начал говорить: "Как вы, Гаврила Романыч, против моих указов идете в Сенате и критикуете их? вместо того ваша должность подкреплять их и настоять о непременном исполнении". Державин отвечал, что не критиковал указов, а признается, что при разсуждении об исполнении, как и Его Величеству докладывал, сумневался о удобности и пользе, что и теперь по присяге своей подтверждает, удостоверяя, что Его Величество сим способом не достигнет своего намерения, чтоб сделать свободными владельческих крестьян; да ежели б и достиг, то в нынешнем состоянии народнаго просвещения не выдет из того никакого блага государственнаго, а напротив того вред, что чернь обратит свободу в своевольство и наделает много бед. Но как Государь учителем своим, французом Лагарпом, упоен был и прочими его окружавшими ласкателями сею мыслию, по их мнению великодушною и благородною, чтоб освободить от рабства народ, то остался непоколебимым в своем предразсудке, и приказал объявить имянное свое повеление, чтоб по разногласию в первом департаменте не обращать того указа в общее собрание, а исполнить бы его непременно, что он безпрекословно уже и исполнил, негодуя в размышлении на подлую душу и трусость г. Колокольцова, каковы почти и все были господа сенаторы его времени⁷.

<...> Вот таковыми-то людьми и средствами в сие несчастное время большою частию управлялось государство. Но оставим описывать в подробности подобный сплетни каверз, против Державина употребляемых; а скажем, каким образом он от службы уволен.

В начале октября месяца 1803 году, в одно воскресенье, против обыкновения, Государь его не принял с докладами, приказав сказать, что ему недосуг, хотя и был у развода. В понедельник прислал к нему письмо или рескрипт, в котором хотя оказывает удовольствие свое ему за отправление его должности, но тут же говорит, чтоб отнять неудовольствие, доходящее к нему на неисправность его канцелярии, просит очистить пост министра юстиции, а остаться только в Сенате и Совете присутствующим. Державин не знал, что подумать и чем по должности мог он прослужиться, отправляя оную со всем своим усердием, честностию, всевозможным прилежанием и безкорыстием; но разсудя, что у монархов таковыми качествами или добродетелями найти совершеннаго благоволения не можно, написал ему письмо, в котором напомянул слишком 40-летнюю ревностную службу и то, что он при бабке его и при родителе всегда был недоброхотами за правду и истинную к ним приверженность притесняем и даже подвергаем под суд, но, по непорочности, оправдывал и получал большее возвышение и доверенность, так что удостоен был и приближением к их престолу; что и Ему служа, шел по той же стезе правды и законов, не смотря ни на какия сильныя лица и противныя против его партии; напомянув свои ему при деле Потоцкаго предварения, что его будут пред Ним оклеветывать, и прочая, заключил, что ежели такой юстиц-министр, который следует законам и справедливости не угоден, то чтоб отпустил его с честию, как предместника его г. Беклешова; ибо он не признает себя виновным или прослужившимся. Поколь не получил на сие письмо резолюции, получил от некоторой женщины, довольно порядочной или по крайней мере не сумасшедшей, донос, изъявляющий умысл на жизнь его, в который вмешивала она весьма важный лица, так что он не смел приступить даже к письменным допросам, а поговоря с нею наедине, приметил, что она сбивчиво и сумасбродно пересказывала обстоятельства, которыя давали подозрение, что она или не совсем в здравом разсудке, или как-нибудь коварно научена затеять такия сплетни, которыя распутывать было бы и трудно и неприятно, по касательству таких особ, коих оскорбление было бы уже с его стороны преступлением, то он и решился послать к Нему краткую записку, что он имеет нужду видеться с Ним по секретному делу, то и просит назначить час, когда он может к Нему приехать. Он отвечал ему также запиской, что он может к Нему приехать на другой день, то есть в четверг, в обыкновенное докладное время, то есть в 10-м часу поутру, что и было исполнено. Тут было пространное и довольно горячее объяснение со стороны Державина, в котором он спрашивал Его, в чем он пред Ним прослужился. Он ничего не мог сказать к обвинению его, как только: "Ты очень ревностно служишь". — "А как так, Государь", отвечал Державин: "то я иначе служить не могу. Простите". — "Оставайся в Совете и Сенате". — "Мне нечего там делать". — "Но подайте же просьбу", подтвердил Государь, "о увольнении вас от должности юстиц-министра". — "Исполню повеление". Тут выпросил он многим подкомандующим своим чины и другия милости, разстался, а между тем поколь он не подавал просьбы, то доводили до него, чрез его ближних, внушения, что ежели он пришлет уничижительное прошение о увольнении его от должности юстиц-министра, по ея трудности, и останется в Сенате и Совете, то оставлено будет ему все министерское жалованье, 16,000 рублей, и в вознаграждение за труды дастся Андреевская лента. Но как он ценил истинныя достоинства ни по деньгам, ни по лентам, а по доверенности государской и совестному разбирательству своих поступков, то когда лишился он первой, по самоправию счастья или, лучше сказать, Государя, которому служил он всей душою и сердцем, не щадя ни здоровья своего, ни трудов, и не может также упрекать себя в нарушении второй, то и не хотел принять предлагаемых выгод и награждений, а написал просто по форме просьбу, в которой весьма кратко сказал, чтоб Государь его от службы своей уволил. Вследствие чего, на другой или третий день состоялся 8-го октября 1803 году в Сенат указ, коим он от службы вовсе уволен с пожалованием ему 10,000 рублей каждогоднего пенсиона, который он и теперь получает. Здесь прилично сказать, какия он в продолжение своей службы, разумеется уже в знаменитых (чинах), оказал ревностныя услуги в статской службе, за которыя имел бы право быть вознагражденным, но напротив того претерпел разныя неприятности и гонения, о коих выше сказано.

1-е. За то, что, будучи в экспедиции о государственных доходах советником, желал точно исполнить узаконения и поверять по месячным местам суммы ассигнованныя, точно ли они теми местами получены были, куда назначены, получил неудовольствие от князя Вяземскаго и едва удержался в службе.

2-е. За то, (что) не хотел обмануть Императрицу и оклеветать начальников губернии, будто от них никаких в получении нет ведомостей, по которым бы можно исчисление сделать в приумножившихся доходах от новой ревизии и прибавки оброку на государственных крестьян по рублю на душу, от него же Вяземскаго вознагражден гонением.

3-е. За то, что не решился принять от Тутолмина к исполнению вздорных его учреждений в предосуждение Императорской власти, великия имел неприятности, и хотя тогда ничего ни сделали, кроме что неревели из Олонецкой в Тамбовскую губернию; но никакого ободрения не получил к ревностной службе, но напротив того всякия притеснения и неудовольствия по службе от генерал-прокурора и Сената в продолжение трех лет, сколько помнится, имел за такия дела, за которыя бы похвалить должно было.

4-е. За выдачу в Тамбове ассигнованных провиантских и коммиссариатских сумм коммиссионеру князя Потемкина, на продовольствие Очаковской армии, которая терпела голод, получил от Сената выговор, вместо того, что за расторопность и усердие имел право быть вознагражденным.

5-е. За удержание сложности но винному откупу 240 тысяч в 4 года в той же губернии и за открытие казенных похищений до 500 душ, — под предлогом, будто делаю помешательство в выборах дворянских, отрешен от должности губернаторской и отдан под суд, по которому оправдался, и не получил за невинное претерпение никакого по законам удовлетворения, кроме личнаго уважения от Императрицы, что приглашаем был в эрмитаж и к комнатным забавам, и то, если правду сказать, не за отличную службу, а (за) стихотворческий талант; ибо желалось похвал.

6-е. Будучи статс-секретарем, за окончание весьма труднейших и важных дел, которыя небольшою частью выше описаны, не токмо не получил никаких наград, но политически отдален от Императрицы и пожалован в сенаторы, где также хотя имел уважение, но с великими неприятностями и противуборством за истину.

7-е. За то, что попросил у Императора Павла инструкции, будучи определен в правители Верховнаго Совета, прогнан от него чрез три дни обратно в Сенат с выговором.

8-е. За коммиссию в Польше хотя получил от него чин действительнаго тайного советника и орден Малтийский; но в подкрепление недостаточнаго состояния своего, как многим тогда, Бог знает за что, раздавали крестьян, ничем не награжден.

9-е. При Императоре Александре, за калужскую трудную экспедицию не токмо ничем не пожалован, но претерпел великия неприятности, и будучи генерал-прокурором, хотя оказал отлично усердные подвиги к благоденствию Империи, но ничто прямаго уважения не имело. А именно:

10-е. Прежде генерал-прокуроры не токмо не дозволяли свободы сенаторам узнавать прямое существо решимых ими дел; но Вяземский скрывал оныя, дабы никто не видел истины. Но Державин исходатайствовал узаконение и ввел в обычай, что теперь лежат дела на столе открыто, с заметками важных в них обстоятельств, и сочиняются для облегчения их краткия записки и разсылаются к ним "а две недели до докладу, так что они свободное имеют время вникнуть во все обстоятельства, дабы судить безпристрастно.

11-е. Введены консультации, чтоб по возможном соображении всех обстоятельств и законов, генерал-прокурор мог предложения свои давать о соглашении разных мнений сенаторских, как можно наилучшим, безпристрастным образом: но сии полезныя и спасительныя заведения леностию или, лучше сказать, небрежением или нелюбле-нием истины преемников его, юстиц-министров князя Лопухина и г. Дмитриева, обращены в сущий вред, потому что когда они перестали прилежно надзирать за сочинением докладных кратких записок, то подьячие или, лучше сказать, секретари не стали пещися о кратком и ясном сочинении их, но подлинником почти дела или огромные из них экстракты втискивали в те докладныя записки: то по огромности и невнятному их слогу отняли всю возможность у господ сенаторов внятно прочитывать их и проразумевать существо дел, а на ветер давали свои резолюции как ни попало, и от того нередко выходит несогласие двух сторон, но даже, к удивлению, бывает по одному делу до 7-и разных мнений. На консультацию же присланныя по лености генерал-прокуроров, а особливо г. Дмитриева, так умножились, что сделался из множества их особый так-сказать департамент, к тяжкой проволочке тяжущихся и к обиде сенаторов, потому что г. Дмитриев редко сам при оных присутствовал, то и писаны были от него такия предложения по внушениям его канцелярии, кои несправедливо не уважали обер-прокурорских и консультантов мнении, иногда и законных голосов сенаторов, а потому и отняли у них всякое уважение и охоту к безпристрастному суду.

12-е. Державин исходатайствовал указ в 4803 году об избрании чиновников для службы в Империи, с нижняго до самаго вышняго места, прежде по губернии при выборе на губернския места, а после оных на все государственный должности таким образом, чтоб списки тех чиновников, которых в губернии выберут для службы государственной, отсылали в герольдию, а герольдия (бы), избрав из них кандидатов, по соображению с послужными списками, представляла бы Сенату, который бы зависящих от него чинов и утверждал по тем представлениям, а которые зависят от Императорскаго Величества, о тех бы к нему входил, выбрав трех человек своих кандидатов, дабы определение на места чиновников сперва по общему в государстве выбору, а потом по герольдии и Сената удостоению, было, сколько возможно, безпристрастно и осмотрительно; а не так, как прежде и ныне делается, что по проискам, взяткам и рекомендациям камердинеров и метресс, недостойных людей (определяют). Но по выходе Державина из министерства сей указ никакого исполнения не имеет.

13-е. Державин исходатайствовал также указ о судимых в уголовных палатах за преступление должностей чиновниках, чтоб, по решении об них дел в палатах, когда прочтутся при открытых дверях им определения, их обвиняющия, то чтоб давали им сроку две недели на те решения делать их примечания, которыя, в случае их неудовольствия, отсылать бы вместе с делом на ревизию Сената; ибо прежде сим бедным подсудимым, иногда свыше меры их вин утесненным от губернских начальников, не давалось почти никакого способа к их оправданию; но по взятии от них ответов, нередко случалось, притеснительных и выможенных, делали о них несправедливый определения, и, не объявляя оных им, лишали их мест, жалованья, а иногда и самых чинов, так что они после не могли добиться нигде защиты и лишались их пропитания. Сей указ хотя исполняется, но не совсем иногда, а по домогательству генерал-губернаторов и губернаторов отсылаются в Сенат о них несправедливый решения и без объявления им.

14-е. Им же исходатайствован указ и о взятчиках, чтоб не подвергать единой строгой участи как тех, которые берут взятки, так и тех, которые, по необходимости иногда, чтоб избавиться несносной волокиты и притеснения в производстве, и напрасно, хотя за делами, не проживаться, дают подарки, и чтоб не иметь необходимости канцелярским служителям, для содержания своего, впадать в лихоимство, прибавить им жалованья, изобретя оное от самаго производства дел, что Державин и сделал, написав доклад, дабы, приумножа сенатскую типографию и продавая из оной все законы и выходящие указы, продавать и обращать вырученныя деньги в прибавок по трудам к жалованью канцелярским сенатским служителям, что после него хотя и сделано, но вырученныя за продажу указов и сенатских ведомостей деньги, которых в год вступает более ста тысяч рублей, употребляются не в жалованье сенатской канцелярии, а отсылаются в государственное казначейство. Касательно же о взятках указа, чтоб различить зловреднаго лихоимца от принимателя из крайней нужды какой-либо безделки, о том после Державина никакого суждения не делано, и сей указ лежит теперь 10 лет без малейшаго движения.

15-е. Выше сказано, что Державин сочинил правила третейскаго суда, которыя могли бы прекратить и взятки и доставить государству скорое и безпристрастное правосудие; но никакого к ним внимания не сделано. Итак заботливая его и истинно-попечительная, как вернаго сына отечества, служба потоптана так-сказать в грязи, а потому он, как выше явствует, и оставил оную в 1803 году октября 8-го числа, быв генерал-прокурором один только год и один месяц.

Примечания

1. "Комитет общественной безопасности" (или "Негласный комитет") при Александре I существовал в 1801 — 1803 гг.; он состоял из его сподвижников П. А. Строганова, А. Е. Чарторыйского, В. П. Кочубея и Н. Н. Новосильцева и подготавливал проекты реформ — учреждения министерств, перестройки Сената и проч. Граф Павел Александрович Строганов (1772-1817) получил воспитание во Франции, с 1802 г. был товарищем (заместителем) министра внутренних дел, составлял журнал заседаний Негласного комитета. В доме его отца воспитывался будущий граф Николай Николаевич Новосильцев (1761 -1838), внебрачный сын сестры А. С. Строганова, другой член Негласного комитета и автор неудавшегося проекта конституции 1820 г. С 1813 по 1831 г. он фактически управлял Польшей, с 1832 г. по самую кончину состоял председателем Государственного совета и комитета министров, был также президентом Академии наук. Третий член Негласного комитета — граф, впоследствии князь Виктор Павлович Кочубей (1768-1834), в 1802- 1807 и 1819-1823 гг. состоял министром внутренних дел, а с 1827-го — председателем Государственного совета и комитета министров. Наконец, четвертый член Негласного комитета, князь Адам Ежи (Адамович) Чарторыйский (1770-1861), воевал против России в 1794 г., затем сделался другом молодости Александра I, с приходом к власти"которого вскоре сменил графа А. Р. Воронцова на посту министра иностранных дел (1804-1806 гг.). А. Чарторыйский был главой польского правительства во время восстания против России в 1830-1831 гг., а затем сделался руководителем эмиграции и даже был объявлен в 1834 г. мишурным "королем де факто". Негодуя против ведения ими государственных дел, Державин написал басню "Жмурки", в которой так иносказательно описывал сложившееся в первые годы правления Александра I правительство: "И стал ему чрез то в его чертогах мрак. /Друзья-ребяточки вокруг его обстали..." Мораль басни гласила: "Не надо допускать класть на себя повязку/И вслед друзей своих будто слепцу ходить/.../ А инак — Голову сломить".

2. В возражениях графа Северина Осиповича Потоцкого (1762- 1829), члена интимного кружка Александра I, Державин справедливо усмотрел угрозу безопасности и военному могуществу России, особенно опасную в связи с предвидевшимся им столкновением с Наполеоном, которого, как "мессию", Потоцкий действительно в 1810 г. самолично отправился встречать в Польшу.

3. Еще один друг детства Александра I, князь Александр Николаевич Голицын (1773-1844), в 1803 г. был сделан обер-прокурором Синода, после чего впервые в жизни взялся прочесть Новый завет и вскоре из вольтерьянца превратился в мистика-пиетиста (он позволил себе "распространиться" в этом отношении настолько, что благословлял, как епископ, подводившихся под его руки детей). С 1812 г. — председатель Библейского общества, руководившегося масонами, в 1817- 1824 гг. — министр объединенного его усилиями министерства просвещения и духовных дел; уволен по настоянию известного ревнителя старины юрьевского архимандрита Фотия, но до 1843 г. пребывал в комитете министров, оставшись главой почтового департамента. "Неумелое" ведение им порученного Державиным дела, вполне возможно, учитывая масонскую дисциплину, было сознательным.

4. Неразобранное слово. Грот предложил чтение: "в Совет".

5. Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839), впоследствии граф. С 1807 г. стал статс-секретарем, а с 1808 г. — ближайшим советником Александра I. Автор плана либеральных преобразований (некоторое ограничение самодержавия и крепостничества, расширение прав "среднего" сословия, учреждение выборной Государственной думы и местных дум, выборность судебных органов и т. д.), масон. В 1812- 1816 гг. — в ссылке, в 1819-1821 гг. — генерал-губернатор Сибири. В 1826 г. требовал четвертования для декабристов (в отличие, например, от другого члена Верховного суда над ними, А. С. Шишкова, добивавшегося смягчения их участи); выступил также сторонником аракчеевских "военных поселений". Возглавил 2-е отделение собственной его императорского величества канцелярии и занимался составлением Свода законов Российской империи (1832 г.).

6. Анахронизм: Тайная канцелярия (точнее, экспедиция) была упразднена в 1801 г. Действительный статский советник Иван Павлович Лавров в 1812 г. числился "Министерства полиции в исполнительном Департаменте Директором".

7. В вопросе освобождения крестьян Державин показал себя сторонником постепенных консервативных мероприятий. Сходной точки зрения придерживались и такие его известные просвещенные современники, как княгиня Е. Р. Дашкова, И. В. Лопухин, Н. С. Мордвинов, Н. М. Карамзин, гр. Ф. В. Ростопчин, В. Н. Каразин и др. Что касается указа о вольных хлебопашцах от 20 февраля 1803 г., то результаты его, как и предсказал Державин, оказались незначительными: всего в царствование Александра I по нему было освобождено 47 153 владельческих крестьян мужского пола.