Гавриил Державин
 






Глава 3. Солдат гвардии

Восемнадцатилетний Державин приехал в Петербург в марте 1762 года. После захолустных городков, в которых протекало его детство, после восточной пестроты Казани столица поразила юношу особой стройностью городского пейзажа.

Отыскав Преображенский полк, Державин смело спросил дежурного офицера и явился к нему.

— Покажи паспорт, — сказал офицер.

Державин вынул бумагу, присланную ему в Казань из канцелярии Преображенского полка. Там значилось, что он отпущен для учения в гимназии до конца 1761 года, после чего должен явиться в полк.

— О, брат! Просрочил! — воскликнул дежурный, едва взглянув на паспорт. — Вестовой! Веди его на полковой двор, там с ним разберутся.

В полковой канцелярии бывшему гимназисту учинили формальный допрос — кто он таков, откуда, почему скрывался и не явился на службу в срок, как приказано. Державин обиделся несправедливостью подозрений, но, сдерживая горячность характера, отвечал спокойно, без дерзости:

— Не опаздывал я, и почему к Преображенскому полку причислен — не знаю. Средств таких не имею, чтобы в гвардии службу нести. А через директора казанской гимназии господина Веревкина объявлял о своем желании вступить в артиллерийский или инженерный корпус и о принятии в инженерные кондукторы был от него уведомлен. В чем теперь моя вина? Как получил я Преображенский паспорт — не умедлил выездом и к вам явился.

Уверенный тон Державина подействовал. Писарь поднял дела. Оказалось, что имя Державина стоит, в списке казанских гимназистов, награжденных от Шувалова причислением к Преображенскому полку за прилежность и способность к наукам. Сбоку было помечено: «Отпущен до окончания оных на два года», но Державин об этом сроке извещен не был. Паспорт пролежал в канцелярии до общей команды — вызвать всех отпускных дворян в полки.

Вины за Державиным не нашлось, в просрочке оказалась виноватой полковая канцелярия, и был он зачислен в Преображенский полк рядовым третьей роты. Так как ни квартиры, ни знакомых в Петербурге Державин не имел, то поставили его в казарму вместе с солдатами из крепостных крестьян — сдаточными. Стал он жить в комнате с тремя женатыми и двумя холостыми преображенцами, и унтер-офицер принялся обучать его, запоздавшего, ружейным приемам. Император любил проводить учения гвардии и жадно ловил каждую ошибку.

Молодой гвардейский солдат начал свою службу в сложной для России обстановке.

Императрицу Елизавету Петровну на русском престоле сменил Петр III. Сын брауншвейгского герцога и дочери Петра I Анны Петровны, мальчиком привезенный в Россию, он воспитывался при русском дворе.

Вопрос о престолонаследии очень заботил Елизавету Петровну. Она стремилась избавить русский престол от случайных владетелей. Существовал свергнутый император Иван Антонович, томившийся в ссылке — сначала в Холмогорах и Раненбурге, потом в Шлиссельбургской крепости.

Поэтому бездетной Елизавете и ее приближенным казалось чрезвычайно важным подготовить преемника императрицы на российском престоле.

Но выбор наследника был сделан крайне неудачно. Будущий русский царь Петр III, воспитанный как прусский солдат, не получил никакого образования, а главное, не любил России и до конца своих дней чувствовал себя иностранцем, презиравшим страну, которой ему было предназначено управлять.

В 1745 году Петра III женили на немецкой принцессе из маленького Ангальт-Цербстского княжества, юной Софии-Фредерике. Четырнадцатилетней девочкой она приехала в Россию, быстро поняла, чего от нее ожидают, как ей нужно себя держать в новых условиях, и сумела угодить императрице. Она принялась изучать русский язык, но всегда говорила на нем с ошибками, а писала плохо, хотя чрезвычайно охотно и много; приняла православную веру и делала вид, что ей нравятся беседы с русскими попами.

Хитрая, властная и сообразительная, Екатерина Алексеевна, как переименовали немецкую принцессу после крещения ее в православную веру, видела ничтожество своего жениха, а потом мужа, наследника русского престола, и старательно обзаводилась приверженцами. Разобравшись в дворцовой обстановке, Екатерина достаточно осторожно, но в то же время уверенно пустилась в придворные интриги и вскоре поняла, что ее значение при дворе усиливается. Занятая своими взаимоотношениями с императрицей, с любовниками — Сергеем Салтыковым, Понятовским, Григорием Орловым, — Екатерина в то же время не упускала возможностей расширять свое образование, много читала и старалась вникнуть в дела международной и внутренней политики, которую проводили сановники Елизаветы Петровны.

Дворянская империя испытывала немалые трудности. В стране было неспокойно. Помещики получили неограниченную власть над крепостными крестьянами: указ 1760 года разрешил им своею волей ссылать крестьян на поселение «за продерзостные поступки», шли волнения среди монастырских крестьян в Средней России. Крепостные сотнями бежали за рубежи, в Белоруссию и Польшу, искали там спасения от произвола господ — и попадали в новую кабалу. Волновались «работные люди» на заводах и мануфактурах. Наемные и крепостные рабочие жестоко страдали от эксплуатации, от нечеловеческих условий труда и выражали свой протест открытым возмущением.

В 1756 году Россия оказалась втянутой в Семилетнюю войну, выступив вместе с Францией и Австрией против Пруссии и Англии. Русские войска одержали блестящие победы над армией прусского короля Фридриха II при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, заняли Берлин, но кровопролитные сражения не привели ни к каким результатам. Командование армии не стремилось к разгрому Пруссии, имея в виду ожидавшуюся перемену правления, — взамен близкой к смерти Елизаветы на престол вступал ярый поклонник прусского короля Петр III, и ссориться с ним генералам не хотелось.

Елизавета Петровна не доверяла своему наследнику и подозревала в интригах его жену, для чего были все основания. Когда в 1754 году у Екатерины родился сын Павел Петрович — он был отобран у матери и взят на воспитание царицей, обрадованной тем, что его рождение упрощает вопрос о престолонаследии в России. Своего мужа Екатерина презирала, Петр Федорович платил ей открытой ненавистью, оба они боялись гнева царицы и с нетерпением ждали, когда болезни сведут ее в могилу.

Обо всем этом Державин не знал в Казани, не успел подробно разузнать сначала и в Петербурге, ибо строевая служба поглотила все его время и внимание.

Сыновья знатных и состоятельных дворян, с колыбели записанные в гвардейские полки, начинали свою службу в офицерских чинах. Державин вступил в гвардию рядовым солдатом и нес все тягости военной муштры наравне со своими товарищами по оружию — крепостными рекрутами. Они служили в то время пожизненно. Крестьянин, в юности взятый в армию, если оставался живым после сражений, в которых ему доводилось участвовать, а пуще всего — после зверских наказаний, мог возвратиться домой только дряхлым стариком. Ежедневно общаясь с солдатами, живя среди них, участвуя в караулах, нарядах, полковых работах, разделяя досуг, Державин близко узнал русского воина, научился его любить и уважать. Тяжелый ратный труд простых русских людей, совершавших неслыханные подвиги под знаменами Румянцева, Суворова, Кутузова воспевал потом Державин во многих своих стихотворениях.

Но служить ему в Преображенском полку было тяжело. Император Петр III устраивал беспрерывные фронтовые учения и смотры. Солдаты забавляли его, как игрушки. Требовалась исключительная слаженность строя для парадных маршей. От солдат добивались четкости автоматов. Тех, кто допускал ошибки в равнении и поворотах, нещадно били. Солдат должен был знать множество команд и быстро выполнять их. Уменье зарядить ружье составляло особую науку. Гладкоствольное кремневое ружье суворовских времен заряжалось с дула. Солдат опускал пулю в ствол, забивал ее шомполом, потом сыпал порох на полку замка, кремнем высекал искру и только затем мог прицеливаться и стрелять. Для заряжания ружья подавалось пятнадцать команд, а выполнялось оно в двадцать три приема!

Державин привез в Петербург свои рисунки и описание экспедиции в Болгары. Улучив свободное время, он разыскал своего бывшего директора Веревкина, который свел его к И.И. Шувалову. Вельможа принял Державина благосклонно и направил в Академию художеств к известному художнику и граверу Чемезову. Державин показал ему свои работы и получил одобрение мастера. Но больше за недосугом Державин у Чемезова не бывал — отлучиться из полка не удавалось.

Бессмысленная и жестокая муштра на прусский манер, введенная Петром III в русской армии, ломала и калечила многих людей. Но Державин не согнулся, устоял, и в этом сказались сила его могучей самобытной натуры и твердость характера. По-прежнему он стремился к наукам, желал заниматься любимым искусством, но где и как он мог осуществить эти желания?

Свои первые стихи Державин складывал еще в казанской гимназии, но не показывал их никому. Впоследствии, вспоминая о начале литературного пути, Державин писал, что он «правила поэзии почерпал из сочинений г. Тредиаковского, а в выражении и штиле старался подражать г. Ломоносову, но не имея такого таланту, как он, в том не успел».

В 1735 году русский поэт и ученый-филолог В.К. Тредиаковский опубликовал свою книгу «Новый и краткий способ к сложению российских стихов». В ней устанавливались, пусть в неполном и далеко не совершенном виде, новые принципы русского стихосложения, основанные на использовании ударений в словах, на чередовании ударных и неударных слогов, выдвигались начала силлабо-тонической системы стихосложения. М.В. Ломоносов в «Письме о правилах российского стихотворства» (1739) высказал свои взгляды на русское стихосложение, оспорив ряд утверждений Тредиаковского. Эта критика заставила Тредиаковского пересмотреть страницы своего трактата, признать ямб, трехсложные размеры, мужскую и дактилическую рифмы и совсем отказаться от силлабической системы стиха, с которой он вначале не решался расстаться.

С «Письмом о правилах российского стихотворства» Ломоносова Державин познакомился только тогда, когда уже сложился как поэт: впервые оно было опубликовано во второй книге «Покойного Михайлы Васильевича Ломоносова собрания разных сочинений в стихах и прозе», вышедшей в свет в 1778 году. «Правила поэзии» Державин действительно получил из книги Тредиаковского: в 1752 году Тредиаковский напечатал «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» в томе собрания своих сочинений, и этот «способ» являлся учебной книгой, в которой излагались установленные Ломоносовым основы русского стихосложения. Тредиаковский целиком принял его реформу.

Таким образом, Державин учился стихосложению по вполне современной книге. Из нее он мог узнать, чем отличаются стихи от прозы, что такое стопа, мог усвоить размеры русского силлабо-тонического стихосложения — ямб, хорей, дактиль, анапест, получить понятие о рифме, а также о важнейших жанрах поэзии.

Но ни тогда, ни после Державин об этих жанрах, считавшихся законом для поэтов, не думал. И то, что мы знаем о его стихах, написанных в казармах Преображенского полка, лишний раз говорит о своеобразности пути, которым Державин вступил в литературу в отличие от его ровесников-поэтов.

Живя вдесятером в тесной квартире, Державин не мог заниматься в свободное от службы время — негде было разложить бумаги, шумели сожители. Только ночью, выждав, когда все улягутся спать, Державин зажигал огонь и при слабом свете ночника читал книги, русские и немецкие, какие удавалось достать, и набрасывал строки стихов.

Проведав, что новый преображенец — человек грамотный, солдатские жены одолели его просьбами писать письма деревенским родным, и Державин им не отказывал.

Писал он просто, на крестьянский вкус, хорошо ему известный, и письма его нравились заказчикам. Но чем вознаградить труды доброго грамотея и как освободить ему время? Женщины придумали, и скоро их мужья стали выполнять за Державина полковые наряды — ходить в караулы, работать на дворе, ездить за продовольствием, а он сидел с пером в руке, записывая бесконечные бабьи поклоны. Кончив писать письма, Державин брался за свои стихи.

Можно только догадываться о том, какой характер носили стихотворные опыты Державина. Известно, что в первые годы службы написал он стансы, или песенку похвальную Наташе, солдатской дочери, жившей по соседству в казармах. Как рассказывает современник, поэт И.И. Дмитриев, Державин в то время сочинял забористые прибаски — куплеты на счет каждого гвардейского полка, мигом получавшие известность в военной среде. Конечно же, этот вольный жанр не был предусмотрен правилами поэтики, но Державин и не считался с ними.

Крестьянские письма, стихи солдатской дочери, прибаски — вот с чего начинал Державин. То, что так поразило потом в «Фелице» — причудливое сочетание высокой патетики и прозаического быта, — было подготовлено всем предшествующим развитием Державина. Строевой солдат, сотоварищ крепостных рекрутов, деливший с ними все тяготы солдатской жизни, Державин всю жизнь был работником; он исполнял свои обязанности на всех должностях, поручавшихся ему, и на занятия поэзией смотрел тоже как на дело, которым нужно заниматься для того, чтобы достичь каких-то полезных результатов.

С 28 июня 1762 года наступило продолжавшееся тридцать четыре года царствование императрицы Екатерины II. Занимавший престол в течение полугода Петр III за этот срок сумел возбудить ненависть дворянства, искусно подогреваемую Екатериной. Он поспешил заключить союз с прусским королем Фридрихом II, заклятым врагом России. Во имя интересов Голштинии — маленького германского княжества — Петр III распорядился готовить войска к походу против Дании. Царь открыто глумился над национальными чувствами русских людей, над их религией и беспробудно пьянствовал. Дворцовый переворот, подготовленный гвардейскими офицерами, возвел на престол Екатерину II, в течение всех долгих лет своего правления охранявшую интересы русского дворянства.

Державин, как и все солдаты Преображенского полка, приняв присягу новой царице, маршировал в Петергоф, где находился двор во главе с императором. Его охрана, голштинские батальоны, не оказали сопротивления, Петр III был арестован, и Державин увидел окруженную гренадерами карету, в которой увозили отрекшегося от престола государя. Через несколько дней он был убит во время пьяной ссоры приверженцами новой царицы.

Екатерина поспешила с коронованием. Гвардия сопровождала ее в Москву.

По окончании официальных церемоний на масленице 1763 года в Москве был устроен грандиозный маскарад «Торжествующая Минерва». Так в греческой мифологии называлась богиня мудрости. Под этим именем прославляли Екатерину.

Подготовка к маскараду шла несколько месяцев, в ней было занято пять тысяч участников — актеров.

музыкантов, танцоров, скоморохов, фокусников, хористов; тексты песен писал Сумароков. Организацией маскарада ведал знаменитый русский актер и режиссер Ф.Г. Волков, и это было последней его театральной работой. Руководя в течение трех дней маскарадным шествием и разъезжая верхом вдоль процессии, ходившей по улицам Москвы, Волков простудился и вскоре умер.

В Москве Державин по-прежнему жил вместе с солдатами, нес все тяготы гарнизонной службы, не имея возможности и времени заниматься. Однажды он решился обратиться с письмом к И.И. Шувалову, в котором напоминал о своем участии в болгарской экспедиции и просил помощи. Письмо он отдал Шувалову на утреннем приеме. Вельможа прочел просьбу и назначил Державину прийти за ответом. Но когда Державин рассказал о своем намерении жившей в Москве тетке, ханжеской и глупой старухе, считавшей Шувалова главным начальником масонов, которые «заочно за несколько тысяч верст неприятелей своих умерщвляют», еретиком и богохульником, она категорически запретила племяннику иметь какие-либо дела с Шуваловым под угрозой пожаловаться матери. Не желая доставлять ей огорчение, Державин послушался тетки и больше к Шувалову не ходил, расставшись с мечтой о приобщении к наукам.

Довелось Державину испытать в Москве и горечь уязвленного самолюбия. Отбывая полковой наряд, он разносил приказы по офицерским квартирам и однажды явился к прапорщику третьей роты князю Козловскому, который жил в Москве у своего приятеля поэта Василия Ивановича Майкова. Державин знал Козловского как офицера и ценил как поэта. Известное нам литературное наследие Козловского очень невелико, однако Н.И. Новиков в своем «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) отзывается о нем с большой похвалой.

В комнате офицера сидел Майков и слушал новую трагедию Козловского, когда постучал Державин.

— Что у тебя, вестовой? — спросил Козловский, торопясь вернуться к чтению. — Приказ? Положи на стол.

И он поднес к глазам лист рукописи. Вновь потекли плавные строки шестистопного ямба.

Державин, повернувший налево кругом, остановился у притолоки. Он, столько бессонных ночей просидевший над своими бумагами, впервые в жизни увидел двух настоящих поэтов, вместе читающих стихи. Как он тянулся к таким людям, сколько важного нужно было у них узнать, о стольком рассказать... Державин, завороженный, слушал стихи, забыв обо всем. Вдруг Козловский оторвался от рукописи и заметил солдата.

— Поди, братец служивый, с богом, — сказал он досадливо, — что тебе попусту зевать, ведь ты ничего не смыслишь.

Державин перешагнул порог офицерской квартиры. Солдат... И ни одна душа на свете еще не знает, что он тоже сочиняет стихи, что ему доступна радость творчества. Но дай срок — и узнают все!

Впрочем, первые ставшие известными за именем Державина стихи радости автору не принесли. Что ж, жаловаться нечего, виной была собственная проказливость, склонность к сатире.

В 1763 году Державин был произведен в капралы, съездил в отпуск к матери в Казань — и не без приключений: на охоте сильно ранил его кабан. По возвращении в Петербург поселился не со сдаточными солдатами, а со своей братией — дворянами. Для забавы сочинил шуточные стихи насчет одного сослуживца, жену которого любил полковой секретарь. Стихи Державин показал своим приятелям, братьям Неклюдовым, дал переписать, и стали они гулять по полку. Дошло до того, что один офицер на разводе вытащил из кармана по ошибке вместо письменного приказа стихи Державина и передал их принимавшему дежурство поручику. Тот стал читать вслух, вышел смешной анекдот. А из-за него Державин потом четыре года ходил в капралах. Полковой секретарь не забыл обиды и из всех списков на производство в чины аккуратно вычеркивал фамилию непрошеного стихотворца.

В феврале 1767 года Екатерина II собралась ехать в Москву для открытия Комиссии по составлению нового уложения. Императрица объявила, что желает навести порядок в русском законодательстве, и предписала собрать в Москве депутатов от сословий и городов. Были произведены выборы представителей дворянства, купечества, правительственных учреждений, городов, казачьих войск, однодворцев, всего числом пятьсот шестьдесят четыре. Крепостные крестьяне в Комиссию не допускались, но об их тяжелом положении на заседаниях Комиссии заявляли представители других сословий, и в целом деятельность этого собрания депутатов России оставила заметный след в истории русской общественной мысли.

Чтобы обеспечить быстрый проезд царицы с ее огромной свитой из Петербурга в Москву, команды гвардейских полков были расставлены по всем ямским станциям на дороге. Гвардейцы, дожидаясь проезда Екатерины, пьянствовали и играли в карты. Державин, попавший на станцию Валдай, поигрывал тоже, но не забывал и своих литературных занятий.

После проезда императрицы гвардейские команды направились к Москву. Державин отпросился в отпуск и провел с матерью часть лета и осень 1767 года. Возвращался он вместе с младшим братом Андреем, которого взял с собой, чтобы определить его на военную службу.

Доехав до Москвы, Державин надолго здесь задержался. Андрея он отправил в Петербург, где тот был зачислен в бомбардирскую роту Преображенского полка, но прослужил немного, Стал хворать и умер в 1770 году.

Перед отъездом в Москву Державин получил от матери деньги на покупку деревеньки в Вятском крае, но так как совершение купчей крепости затянулось, он, чтобы убить время, стал играть в карты. Ему не повезло, он спустил все свои деньги и те, что получил от матери, занял у друзей — и опять все проиграл...

Ночи за карточным столом бежали быстро. Свой отпуск Державин просрочил более чем на полгода, и дело могло бы очень плохо для него обернуться. Но полковым секретарем в ту пору стал приятель Державина П.В. Неклюдов, и он выручил увлекшегося игрока, распорядившись приписать его для прохождения дальнейшей службы в московскую команду Преображенского полка. Так отлучка Державина из Петербурга приобрела как бы законный вид.

Желая вытащить Державина из омута, куда он по своей неосторожности попал, Неклюдов вскоре еще раз помог ему. Чтобы возвратить Державина в Петербург, он устроил его прикомандирование в Комиссию по составлению нового уложения, с февраля 1768 года продолжавшую свои занятия в столице. Державин получил назначение секретарем в частную Комиссию о разных установлениях, касающихся до лиц, обсуждавшую проекты законов о браке, семье и опеке, но через полгода уволился из Комиссии, съездил в Казань и на обратном пути снова увлекся в Москве карточной игрой.

Только в апреле 1770 года Державин нашел в себе силы стряхнуть затянувшийся угар и уехать в Петербург. Но и в дороге он еще продолжал играть. В Твери он оставил все свои деньги, занял у случайного спутника пятьдесят рублей, и те спустил в новгородском трактире. Остался у него только серебряный рубль, подарок матери.

На станции Тосно стоял карантин — в Москве свирепствовала чума. Две недели приходилось ожидать въезда в Петербург. Державин, стремглав бежавший от своих увлечений, не мог вытерпеть столь долгий срок. Он пустился уговаривать начальника карантина, ссылаясь на то, что не везет с собой никаких вещей. Ему указали на сундук с бумагами. Ни минуты не колеблясь, Державин предал его огню. А там были рукописи — все, что написал за эти годы Державин: сочинения в прозе и стихах, опыты переводов с немецкого.

Освободившись от своего багажа, Державин поскакал в Петербург и, наконец, явился в полк.

Длительная отлучка была документально оформлена его покровителями, и Державин включился в спокойное течение полковой жизни. Он дружил с некоторыми офицерами, ценившими его не столько за служебное усердие, сколько за уменье рисовать и писать. Державин копировал пером гравюры и эстампы, и его работы почти не отличались от печатных оригиналов. Но более полезен в полку он стал своими литературными способностями. Державин писал прошения на имя императрицы «для всякого рода людей притесненных, обиженных и бедных». Его привлекали для обработки полковых бумаг и приказных дел, докладов высшему командованию, сочинял он и любовные письма для товарищей, например для своего приятеля П.В. Неклюдова, «когда он был влюблен в девицу Ивашеву, на которой после и женился», — вспоминает Державин.

К 1 января 1772 года пришло долгожданное производство в офицеры. Державин, десять лет ходивший рядовым, капралом и сержантом, получил свой первый офицерский чин — прапорщика.

Звание гвардейского офицера обязывало вести широкий образ жизни, на что требовались средства. Знатной и богатой дворянской молодежи шитье нового Преображенского мундира не представлялось серьезным расходом, наличие кареты и лошадей было чем-то само собой разумеющимся. Державин экипировался с большим трудом. Он взял в полку ссуду в счет жалованья и продал свой сержантский мундир. Денег оказалось мало, пришлось занимать, и только после этого Державин мог сшить себе офицерский мундир и сапоги. На карету денег не хватило — Державин взял ее в долг у знакомых.

Однако новый чин, казавшийся столько лет недосягаемой целью, не изменил сколько-нибудь служебного положения Державина. Он хотел отличиться, стремился к действию, но должен был по-прежнему ходить в караулы и дежурить в полку. Случая проявить себя на службе не представлялось. В ожидании его Державин с увлечением занимался поэзией.

Сундучок с бумагами, преданный Державиным очистительному огню в чумном карантине перед въездом в Петербург, разумеется, жалостная потеря для поклонников таланта поэта, однако, хоть и немного, мы знаем о его тайнах. Наиболее удавшиеся стихи Державин восстановил в памяти и впоследствии записал. В личном архиве поэта сохранились две тетради, куда были внесены его рукой в 1776 году несколько ранних стихотворений и девятнадцать песен.

Стихи молодого Державина писались под влиянием творчества Ломоносова и Сумарокова, поэтов очень не похожих друг на друга, но каждого по-своему Державину близких. Сумароков был приятен любовной лирикой, тонким пониманием сердечных побуждений; Ломоносов поражал воображение одами, мощными картинами титанической борьбы и привлекал своим патриотическим чувством.

Лучшим образцом любовных песен Державина, пожалуй, является «Разлука». Это стихотворение ценил и сам поэт. Весьма строго относясь к своим ранним опытам, он сделал исключение для «Разлуки», напечатал ее в «Московском журнале» (1792, февраль) и включил в свою пьесу «Добрыня» (1808):

Обливаюся слезами,
Скорби не могу снести,
Не могу сказать словами,
Сердцем говорю: прости!
Руки, грудь, уста и очи
Я целую у тебя.

Не имею больше мочи
Разделить с тобой себя.
Лобызаю, обмираю,
Тебе душу отдаю,
Иль из уст твоих желаю
Выпить душу я твою.

«Песни» Державина — лирические, любовные стихотворения, выражающие чувства близости, разлуки, измены милого или милой. Они изложены еще в наиболее общей форме, как писал свои песни и Сумароков:

Я, лишась судьбой любезного,
С ним утех, веселья, радости,
Среди века бесполезного
Я не рада моей младости.
Пролетай ты, время быстрое,
Быстротой сто крат скорейшею;
Помрачись ты, небо чистое,
Темнотой в глазах густейшею.

Подражал Державин и элегиям Сумарокова, их мрачному пафосу, гибко передававшему душевные страдания человека. Но сразу становилось заметным и различие между поэтами. Элегии Сумарокова носили отвлеченный характер, в них отображалось горестное чувство «вообще». Державин же пишет свои стихи по конкретному поводу. В стихотворении «Раскаяние» Державин с тоской вспоминает о месяцах жизни, проведенных за карточным столом в Москве, и глубоко скорбит о своем падении. Однако обвиняет при этом он не самого себя, а сетует на сборище соблазнов и «лабиринт страстей» — город Москву, как магнит притягивающий молодых людей к развратной жизни. Державин пишет:

Лишил уж ты меня именья моего,
Лишил уж ты меня и счастия всего,
Лишил, я говорю, и — что всего дороже —
(Какая может быть сей злобы злоба строже?)
Невинность разрушил! Я в роскошах забав
Испортил уже мой и непорочный нрав,
Испортил, развратил, в тьму скаредств погрузился, —
Повеса, мот, буян, картежник очутился.

Таким образом, уже в первые годы творчества Державин обращался к фактам своей личной жизни как к предмету поэзии, он принципиально признавал эту возможность и пользовался ею.

В жанре оды Державин шел вслед Ломоносову, но с первых шагов показал и свою самостоятельность. Так в «Оде Екатерине II-й», относящейся к 1767 году, Державин встает в позу независимого поэта, руководимого только истиной. Он демонстративно заявляет:

Вдохни, о истина святая!
Свои мне силы с высоты...
Я Муз с Парнаса не сзываю,
С тобой одной хочу я петь.

Муз сзывал Ломоносов, он стремился «на верх Парнасских гор» (оды 1742, 1746 годов и др.), ему и противоречит Державин:

На что ж на горы горы ставить
И вверх ступать, как исполин?
Я солнцу свет могу ль прибавить,
Умножу ли хоть луч один? —

лукаво спрашивает Державин, опять-таки метя в Ломоносова, и неожиданно для торжественной оды совсем в бытовой, добродушно ругательной интонации восклицает:

Поди ты прочь, витийский гром!

Эта простота, обыденность интонации заметно характеризует первую державинскую оду. Пока это еще не сознательное стремление сталкивать высокие и низкие понятия и слова, но естественное отличие стиля Державина, простого солдата, от принятых одических норм, от обычного классического словоупотребления.

В оде Державина обнаружились новые для этого жанра мотивы, и стало проступать коренное державинское начало, впоследствии столь отличавшее его в кругу современных поэтов.

В печати Державин впервые выступил в 1773 году с переводом и оригинальным стихотворением, напечатанными без имени автора. Во второй книжке сборника «Старина и Новизна», изданной В.Г. Рубаном, Державин поместил один из своих переводов с немецкого и напечатал отдельным изданием в количестве пятидесяти экземпляров оду на бракосочетание великого князя Павла Петровича.

Ода трактует, в сущности, любовную тему, и в ней, несмотря на ломоносовский характер ее основного тона, пробиваются интонации дружеского, семейного свойства. Заметен интерес. Державина к картинным описаниям, к звукам и краскам, к фразеологии «высокого стиля»:

Ни молньи в слух мой не дерзают,
Ни понт, ни вихрь, ни лес шуметь...
В пространстве бездны звезд широком,
В эфирной дальности высот...
Молчите, страшны Норда громы,
И свет престаньте потрясать...1

Но, подчеркивая «грандиозность» события — женитьбу наследника престола, Державин умеет сказать о том, что эти полубоги, в сущности, люди, которым свойственны обычные человеческие чувства:

Тут сердце сердцу отвечает,
Корона так же увенчает,
Как то, меня что любишь ты.

Вслед за этим снова идут строфы торжественной оды, которая заключается утверждением в виде риторического вопроса: «Конечно, здесь живет любовь?»

С большой охотой Державин живописует световые эффекты:

В тенях лазурных, быстропарных,
В зорях лиловых, лучезарных
Чудесный радужный чертог.

Или:

Янтарный облак ограждает
Где холмы красные вокруг...
Меж перл кристальны бьют где воды...

Яркие краски, переливы драгоценных камней, чем будет так часто любоваться Державин в своих более поздних стихотворениях, привлекают его внимание уже в оде 1773 года.

Пусть условная и украшенная, природа эта не только декоративна. Она живет и звучит для поэта:

В тенях тут горлиц воздыханье,
В водах там лебедей всклицанье...

Позднее Державин пытался вернуться к этой оде и начал было переделывать ее. Он придавал большую точность строкам оды, больший смысл сравнениям и освобождал текст от усеченных славянизированных форм, но дальше первой строфы не пошел.

Державин медленно вырабатывал свой слог, литературную манеру, он пробовал силы в различных жанрах, отыскивая свою собственную дорогу в поэзии.

Примечания

1. Ср. в «Оде 1747 года» Ломоносова:

Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет...

© «Г.Р. Державин — творчество поэта» 2004—2024
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | О проекте | Контакты